кто-то набросил на него шерстяное одеяло. И сквозь этот покров просвечивало похожее на стеклянное блюдце тусклое пятно,— вероятно, проглядывала луна. И поэтому лиственницы, черневшие по обеим сторонам дороги, казались еще более мрачными и какими-то зловещими. Единственным чуть светлевшим предметом в окружающей темноте были белые но* сочки на Миоко, мелькавшие на мокрой от ночного тумана дороге.

Близость Миоко опьяняла Сёдзо. Он сильно сжал ее руку. Подобно тому как под действием наркоза при хирургической операции тело оперируемого становится бесчувственным, так под влиянием дерзкого, бесстыдного заигрывания льнувшей к нему в темноте женщины Сёдзо совершенно перестал чувствовать, что все это отвратительно, что это и есть та мерзкая распущенность, которой он обычно так горячо возмущался. А желание нарастало подобно приливу. С ним происходило то, что происходит с монахами-аскетами, которые строго соблюдают обет воздержания? но в мыслях предаются разврату. Грудь теснило чувственное ожидание, совсем не похожее на трепет наивного влечения скромного юноши. Его самого удивляло, что бывший между ними единственный случай близости до такой степе-  ни делал откровенным и бесстыдным проявление необузданной чувственности с обеих сторон. При этом ни она, ни он ни слова не сказали о связавшей их два года назад тайне, даже намеком не упомянули о ней. Не упомянули они и о своей неожиданной встрече на станции, как будто заранее условились о свидании. В этом не было необходимости.

Время, отделявшее их последнюю встречу в замке от сегодняшней ночи, было как бы зачеркнуто при первом обмене взглядами. И их сплетенные руки, их тепло, учащенное дыхание, исходящий от женщины чуть слышный аромат духов и пудры, запах одежды и разгоряченного тела, исходивший от мужчины,— все это в мельчайших подробностях воскрешало в их памяти, в их ощущениях то прошлое, о котором знали только они двое.

Дошли до перекрестка. Если идти прямо, дорога приведет к речушке, где буйно разросся шиповник. Сёдзо приостановился и сказал чуть охрипшим голосом:

— Свернем туда, там недалеко от трамвайной линии есть автогараж.

— Зачем мне гараж, я могу идти пешком.

— Уже поздно!

— Вы же знаете, что раньше часа или двух я никогда не ложусь. Вы можете меня даже проводить до дому. Тех, кто вас знает, сейчас никого нет. Ну?

— Не хочу! —почти крикнул Сёдзо.

Перед его глазами всплыла самодовольная, очень красивая и очень глупая физиономия виконта, ничего не знавшего в жизни, кроме обжорства и карточной игры, за которой он проводил ночи напролет. Это тоже плотоядная личинка, разве что несколько иной разновидности, чем те дельцы из военно-промышленного концерна. Презрение к виконту Ато не становилось меньше от сознания, что идущая рядом женщина — его жена и что он, Сёдзо, его обманывает с ней. Да и она, разве она не такая же прожорливая, похотливая личинка? Но он не в состоянии уйти от всей этой мерзости! Он все еще путается с этой гнилью, копошится вместе с ними в одной навозной куче. Значит, и он такой же червяк, как они... У негр сжалось сердце, в мутившейся от тоски голове возникла страшная галлюцинация: он не мог ясно представить, была ли женщина, виснувшая у него на руке, Миоко или это обнаженная белотелая проститутка — та, что ластилась к нему в Бэппу. Впрочем, это не имело значения. Все это было грязью, развратом, при одной мысли о котором его бросало в дрожь. Но именно потому, что он был полон отчаяния, презирал и этих женщин и самого себя, что он разоблачал притворство лицемерных распутниц, срывал маску с тех, кто пользуется особыми привилегиями в этом мире,— именно потому, что он покрывал и их и себя позором, он испытывал какую-то жуткую, злобную, дьявольскую радость от сои знания, что может быть таким мерзавцем, и все больше распалялся необузданной страстью, желанием обладать этой женщиной.

— Если вы уже завтра возвращаетесь в Токио, я хочу, чтобы вы опять приехали. На будущей неделе члены верхней палаты отправляются в поездку по госпиталям навещать раненых солдат, и мы с Тадафуми останемся вдвоем...— Голос Миоко, звучавший на одной ноте, как однозвучный музыкальный инструмент, не изменился и сейчас; в нем не было ни оживления, ни напряжения. Несомненно, она и раньше назначала подобные тайные встречи. Кому — он не знал, но, наверно, он не первый и, конечно, не последний. И, видно, делала она это так же спокойно, как и сейчас. Но он толком и не слушал, что она говорит. И тем более не испытывал никакой ревности. Молча он шел прямо вперед и куда-то пристально смотрел, точно грабитель, высматривающий, откуда бы ему пробраться в дом. Послышался легкий плеск воды. Они приближались к речушке. Сейчас сквозь ветви деревьев блеснет свет из окон больницы. Все сильнее слышен сладкий, одуряющий аромат шиповника... Луна спряталась. Несколько крылатых светлячков, как голубые светящиеся пузырьки, проплыли в воздухе. Мягко, загадочно колеблясь в темноте, словно маня за собой, они растаяли на лугу слева...

— О, вы стали совсем несносным!..

Когда он дотащил ее наконец до гаража, подобно тому как молодой барс тащит недоеденную добычу в свое логово, и втолкнул Миоко в старенький форд, в ушах его снова прозвучал ее шепот, раздавшийся там на лугу. И с горечью он подумал: «Если меня отправят на фронт, я против всякого ожидания, пожалуй, запросто смогу убивать людей».

Глава четвертая. Марико

Мацуко, жена Масуи, больше всего не любила писать и получать письма, Для женщины, тем более такой, которая в гимназические годы увлекалась литературой, это надо признать редкостью. Возможно, это было своего рода реакцией: в молодости, нарушая запрет отца-генерала, державшего дом в строгости, она писала много слащаво-грустных писем своим подругам, хотя предпочла бы вместо этого писать любовные послания. Но так ведь бывало не с нею одной. В девичьи годы — это помнит каждая женщина,— да и в затворнической жизни после замужества письма служат единственным средством общения с внешним миром; и никто не бывает столь аккуратным корреспондентом, как домашняя хозяйка, обремененная двумя-тремя детьми и постоянно жалующаяся на занятость. А еще больше радости доставляет женщинам получение писем, причем интерес нередко распространяется и на письма, адресованные другим, Есть ли такая женщина, которая отдаст служанке или кому-нибудь другому, живущему с ней под одной крышей, чужую открытку, по ошибке доставленную ей, не прочитав ее наспех или не бросив взгляд на фамилию отправителя, если это письмо в запечатанном конверте? Она ведь знает, что и