Шрифт:
Закладка:
— Разумеется.
— Вот и я так думала. А тут слушаю и ничего не могу понять. Стараюсь вникнуть, и оказывается, что все наоборот: светлые перспективы для них — это если дело будет доведено до войны Японии с Америкой, а мрачные — если все споры удастся уладить путем дипломатических переговоров.
Тацуэ сняла руку с диванного валика и выпрямилась, во всей ее фигуре чувствовалось напряжение. Руки она сложила на коленях и пальцами одной руки сжимала и оттягивала книзу пальцы другой, словно стараясь неким усилием сдержать готовые хлынуть наружу чувства. На холодном бледном лице уже не было и тени улыбки. Плотно сжатые губы казались очень тонкими, а глаза не отрываясь смотрели на Сёдзо с каким-то гневным выражением. Тацуэ с самого детства была куда упрямее, чем он, и, когда ее за что-нибудь собирались бранить, всегда первая переходила в наступление. Эта черта сохранилась у нее и когда она стала взрослой девушкой, а затем замужней женщиной. И сейчас, лишь только зашла речь о вещах, с которыми она волей-неволей оказалась связана как жена Кунихико Инао, о вещах, крепко вошедших в ее жизнь, неотделимых от ее существования, она, зная, что Сёдзо вправе был за это упрекать ее, предпочла первой бросить вызов. Как будто ничего не замечая (это было его обычным приемом в подобных стычках), Сёдзо взял сигарету и, закурив, спокойно выпустил колечко дыма. Но в эту минуту он думал о том, что по-своему Тацуэ хороший человек, и в нем даже поднималось теплое чувство жалости, какой он обычно не питал к ней. Никогда еще она так откровенно не признавалась в том, что ей трудно и что она бьется в сетях, в которые попалась, словно маленькая мошка в сети паука.
— Направление дыма из кратера Асамаямы воспринимается здесь и по ту сторону вулкана, в Коморо, по-разному,— сказал он, желая немного ее утешить, и продолжал: — В понимании светлого и темного тоже бывает своего рода физическое различие, зависящее от места и точки зрения. Но окажется ли будущее светлым, по их мнению, или, наоборот, темным, ко мне это прямого отношения не имеет. В любом случае, если не сегодня и не завтра, то все равно скоро, я, наверно, найду себе успокоение на мягком ложе из мокрой грязи где-нибудь в Южном Китае.
— Ну к чему прежде времени говорить о таких ужасах? Выражение лица Тацуэ сразу смягчилось. Она разжала и соединила вместе розовые ладони.
— Нет, право, удивительное дело: кого только сейчас не забирают в армию, а я пока благополучно сижу на месте. Но, очевидно, злой рок скоро отыщет дорогу и ко мне. Теперь я как увижу на улице почтальона — меня бросает в дрожь: я убежден, что в сумке у него лежит телеграмма из дома, извещающая о том, что пришла красная повестка. У меня это вроде навязчивой идеи.
После несчастья с Одой и после того, как Сёдзо получил от Синго дневник вместе с сообщением, что его призвали в армию, в нем произошла какая-то перемена. И в библиотеке он уже работал не с таким воодушевлением, как прежде. В тот день, когда из сумки, которой он так боится, почтальон достанет роковой клочок бумаги, все исследования оборвутся. И все чаще его одолевало сомнение: зачем так ревностно работать, дорожа каждой минутой, зачем попусту тратить время и силы, раз труд свой ему не придется завершить? И работал он теперь без особого энтузиазма, без страстного, восторженного интереса, а всего лишь из чувства долга; его отношение к делу напоминало треснувшее стекло, которое пока еще как-то держится в переплете оконной рамы. Ах, если бы он мог жить, не рассчитывая на деньги Масуи! Но допустим, это было бы возможно. Что тогда? Что бы он делал? Мысль эта приводила его в содрогание. Если бросить работу, будешь с утра до вечера видеть перед собой один кровавый лик войны. Синго решил сам броситься в звериную пасть, это, возможно, имело свои особые причины, но не было ли это прежде всего игрой ва банк, вызовом чудовищу, пристального взгляда которого Синго больше не в силах был вынести? Волосы, едва успевшие отрасти, тонкая ниточка пробора, сжатые, немного припухлые губы; легкая улыбка и по-детски светившиеся глаза. Сёдзо на мгновение представил себе своего друга, и его отчаянный поступок, так не вязавшийся с обликом этого тихого, скромного юноши, сейчас почему-то показался ему вполне естественным. Новый кризис во внешней политике усиливал страх перед кровавой бойней. Не только сами молодые люди, судьба которых, как и судьба Сёдзо, была связана с красной повесткой, но и их родители, молодые жены, девушки, боявшиеся за своих любимых,— никто ни на минуту не мог освободиться от мучительного ожидания беды, и все сейчас трепетали от страха еще больше, чем прежде. Свободны от этого страха были только те люди, которые две недели назад ели и пили за этим столом, определяли на свой лад светлые и мрачные перспективы в судьбах родины и толковали о военных прибылях. Все остальные жили в страхе.
Швырнув в пепельницу даже до половины недокуренную сигарету, как иногда раздражительный учитель швыряет кусочек мела, Сёдзо взглянул на свои ручные часы и, поднимаясь, сказал:
— Скоро десять.
— Уже? Уходите? Посидели бы еще,
— У профессора Имуры рано ложатся спать.
Иногда человеческое тело более выразительно, чем лицо. Когда Сёдзо большими шагами направлялся к двери, вся его фигура, спина и чуть приподнятое левое плечо говорили о решительном нежелании оставаться здесь дольше... Однако предлог для ухода он выдвинул вполне естественный, и движение души, заставившее его внезапно и резко подняться с дивана, осталось скрытым даже от проницательного взгляда Тацуэ.
— Не дать ли карманный фонарик?
— Спасибо, не нужно.
Тацуэ, провожавшая его, подошла к затянутому сеткой окну в коридоре.
— Какая красивая луна! Если бы не должен был приехать сегодня отец, я тоже с удовольствием прошлась бы.
Действительно, была прекрасная лунная ночь. Но в верхних слоях воздуха ветер, видимо, еще не улегся, и оставшиеся кое-где облачка плыли
