Шрифт:
Закладка:
—- Мариттян могла бы приехать на машине. Да она ведь не решилась бы попросить. Однако...
Отец, по-видимому, остановился пока в «Мампэе». В связи с помолвкой Мисако это лето они проводят в Камакуре, и здесь их дача пустует. Предполагалось, что если отец сюда приедет, он будет ночевать у Тацуэ. Но до сих пор он даже не позвонил ей. Очевидно, не успев сойти с поезда* сразу с головой ушел в свои вечные дела. Скорее всего, он, как всегда, явится неожиданно.
Коноэ только что сформировал свой кабинет (второй за годы войны) * и, несмотря на напряженную внутреннюю и внешнюю обстановку, как бы желая показать, что он выше всяких толков и пересудов, приехал для короткого отдыха сюда на дачу. После роспуска политических партий Дзюта
Коноэ был премьер-министром в 1937—1939 и 1940-1941 гг.
Таруми не без содействия Хидэмити Эдзима открыто примкнул к лагерю премьера и даже играл известную роль в разработке новой системы Коноэ, о которой сейчас ходили всякие слухи. И приехал он сюда сегодня, конечно, неспроста. Чем больше Таруми проявлял изворотливости и прямо-таки магической ловкости, приспосабливаясь к новым условиям, тем холоднее относилась к нему дочь. И сейчас, беседуя с Сёдзо, она поспешила перевести разговор на другую тему, спросив, ужинал ли ее,гость.
— Спасибо, я ужинал. Ведь скоро восемь.
— Уже восемь! А я как заснула после обеда, так и проспала до вечера и еще не ужинала.
Приподнявшись на стуле, Тацуэ взглянула на каминные часы. Камин был сложен, как полагается, из камня, но если бы его затопили в холодный и дождливый день, вся комната тотчас же наполнилась бы дымом.
— Поужинайте еще раз. На свежем воздухе всегда разыгрывается аппетит.
— Нет, право, я сыт.
— В таком случае я буду разговаривать и есть. Канэ! Канэ! Ужин готов? Гость тоже пройдет в столовую. Да, кстати, позвони госпоже N. Скажи, что я прошу извинения, но по непредвиденным обстоятельствам сегодня быть у нее не смогу.
Столовая находилась рядом. Если бы комнату не перегораживали почти во всю ширину похожие на раздвижные двери, большие, обтянутые бумагой щиты, изготовленные по эскизам Мидзобэ, она казалась бы пустой. А эти бумажные ширмы не только делили столовую на уютные уголки, но и придавали ей какую-то экзотическую прелесть. Эффект достигался тем, что разделенные рамками квадратики бумаги были смело окрашены в различные цвета, а свет ламп, расположенных позади них, проникая сквозь бумагу, бросал, как в витражах, разноцветные блики на пол, на стол и на Тацуэ, сидевшую за столом в темном платье без всяких украшений.
— Эти ширмы — гордость Мидзобэ,— сказала она, беря палочки для еды, и затем усмехнулась. Сегодня у N., наверно, опять начнутся патриотические речи.
— Ты как будто обещала там быть? — отозвался Сёдч зо, с удобством расположившийся на диване.
— Пустяки! Все равно там будет никчемная болтовня, А вы, Сёдзо, приехали к Масуи?
— Нет, к доктору Имуре.
— Надолго?
— Завтра уеду, Возможно, на будущей неделе приеду еще раз.
— Постарайтесь выбраться. А где живет этот господин Имура?
Вопрос был задан как бы мимоходом, и, ответив ей в тон: «Там, у Перекрестка»,— Сёдзо сообщил, что наконец вышел первый том его работы и ему захотелось лично преподнести книгу старому профессору — руководителю бич блиотеки.
— Отчего же вы не сделали мне такого же подарка? — протягивая руку к блюду е форелью, с упреком спросила Тацуэ.
— Таттян, тебе это неинтересно.
— Почему вы так решили?
— Да ведь это же письма и записи священников. Вряд ли они кому-нибудь еще интересны, кроме людей, которые занимаются специальными исследованиями. Будь тут мои собственные мысли, научные открытия — тогда другое дело, было бы чем похвастаться. А это что? Компиляция. И если кто-нибудь скажет, что зря на это потрачены и время и деньги, я возразить ничего не смогу,
Сёдзо осушил второй бокал белого виноградного вина. На столике перед ним стояли закуски. Сыр «рокфор» с зелеными прожилками, черная блестящая икра и прекрасно гармонировавшая с ними по цвету розовая лососина, нарезанная тонкими ломтиками. Сёдзо вспомнил, как он, не застав Масуи, передал свою книгу Эбата. «Эге!—сказал Эбата, бросив взгляд на красный шелковый переплет,—-так вот на эту штуку ушло два года и столько денег!» И тонкими пальцами, удивительными при его тучности, быстро перелистал книгу. Он перебрасывал страницы с таким деловым видом, словно пересчитывал кредитки, «Так, так, двести восемьдесят страниц. Значит...» Не выпуская книги из рук, Эбата прищурил свои круглые, как у всех сацумцев, глаза и сморщил большой нос. Несомненно, он уже подсчитал в уме, во что обошлась каждая страница. Сёдзо хотелось вырвать книгу у него из рук и уйти. Он чувствовал себя глубоко униженным. Может быть, поэтому и не было у него желания преподнести Тацуэ свой труд. Ведь это же компиляция, на которую напрасно потрачены и время и деньги,—так он передавал словами то, что прочел на лице Эбата.
— Положи мне немного рису.
Пока служанка принесла на подносе чашку, которую она лишь до половины наполнила рисом из кадочки, стоявшей на буфете, Тацуэ успела задать Сёдзо несколько вопросов и сразу поняла, почему у него такое кислое выражение лица и отчего он брюзжит. Однако она не стала осуждать поведение Эбата. Все это было в порядке вещей. Было бы удивительно, если бы он отнесся к молодому исследователю так же тепло, как профессор Имура, имевший право считать Сёдзо своим учеником, и столь же странно было бы увидеть на месте Эбата профессора Имуру, который стал бы вдруг личным секретарем Масуи и носил бы за ним портфель. Тацуэ не проявила особого желания говорить на эту тему. После ужина, когда подали кофе и фрукты, она велела поставить все на столик, стоявший перед Сёдзо, пересела на диван и, склонив голову чуть набок, спросила, рассказывала ли она ему о своем посещении в Испании монастырского городка Лойолы — колыбели ордена иезуитов, неотделимого от истории проникновения христианства в Японию.
— Нет,— ответил Сёдзо.— Ты вообще мне о своей поездке толком еще ничего не рассказывал. Кстати, а что за место Лойола?
— Представьте себе долину у подножия невысоких гор... Чувство такое, будто это
