не может жить рыба без воды. Уж в этом-то отношении ей нечего жаловаться! Все это верно, но отчего же что-то постоянно точит сердце. Раскаяние? Сомнения? Скука? А может быть, сожаление, что так бесплодно проходит ее молодость? Или возмущение судьбой, которая ее на это обрекла? И да и нет. Но вот если бы ее спросили, не ревнует ли она мужа, который умел ловко скрывать свои грехи и, сколько бы ни менял возлюбленных, еще никогда не попа* дался с поличным, она, вероятно, ответила бы: «Я выше ревности». Чувство собственного достоинства не позволяло Тацуэ подозревать, мучиться и ревновать мужа к любовницам, ставя их таким образом на одну доску с собой. А другой причиной была ревность самого Кунихико. «Что ж, раз он ревнует, я не буду ревновать»,— думала Тацуэ. В этой странной психологии отчасти проявлялся свойственный ей дух противоречия, желание делать все наоборот. Вместе с тем она вовсе не разделяла общепринятого взгляда и не считала, что если Кунихико ревнует ее сильнее, чем в первое время после женитьбы, значит, он стал сильнее любить ее. Нет! Его ревность не столько свидетельствовала о любви к жене, сколько о том, что у него самого много тайн от нее. И чем искуснее он скрывал свои интрижки, тем больше подозревал Тацуэ, полагая, что и ей ничего не стоит тайком завести роман. И в самом деле, если бы Тацуэ захотела, она, возможно, развлекалась бы не хуже Кунихико. Ее молодость, красота, деньги, которые она могла тратить, не скупясь, связи в обществе — все это давало ей свободу. Стоило Тацуэ использовать свои преимущества, и она могла бы вести себя так, как ей вздумается, легко преодолевая и обходя любые преграды. Во время их путешествия по Европе за ней многие ухаживали. Возникали и соблазны и удобные случаи. Правда, с Садзи она все время искусно маневрировала, зорко следя за тем, чтобы их близость не выходила за рамки теплых, почти родственных отношений, но если бы она захотела отомстить мужу, для которого тайные любовные утехи за границей были делом привычным, то и в посольстве, и в концерне, с которым они были связаны, и в торговых фирмах нашлось бы немало подходящих партнеров. Впоследствии она нарочно похвасталась мужу знакомством с одним молодым венгром, принадлежавшим к знаменитому роду Эстерхази; этого молодого человека ей представили в Сен-Морице. Его звали Шандор, он был кудряв и красив, как Аполлон; весеннее солнце в горах покрыло его розовое лицо золотистым загаром, оттенявшим голубые глаза, и, может быть, поэтому они казались особенно большими. Однажды после танцев в отеле, на которые она явилась одетая в великолепное кимоно, он стал за ней увиваться. Потом Тацуэ, оступившись, подвернула себе ногу, и ей пришлось посидеть дома; тогда и он тоже перестал ходить на лыжах. Он устраивался возле нее в холле на диване, на котором она сидела, забившись в угол, говорил ей комплименты и упорно не желал ее покидать. Кунихико в те дни не было с ней — он ненадолго уехал в Женеву. Во время поездки в Европу он попутно должен был выполнить важное поручение, сулившее новые доходы их концерну. Речь шла о секретных переговорах со знаменитой фирмой «Демаг», производившей точные механизмы. Шандор убеждал Тацуэ, что деловая поездка ее мужа — сущая выдумка, только предлог для развлечений, жалел обманутую жену и с присущей молодым балканцам настойчивостью домогался ее любви. Если бы не его манера садиться рядом, вплотную, так что Тацуэ чувствовала тепло его тела, если бы он не падал перед ней на колени, приникая губами к ее рукам, и не проделывал все эти трюки с актерской ловкостью; если бы он не произносил перед ней речей о том, как прояпонски настроена Венгрия и как она восхищается отвагой и доблестью соотечественников Тацуэ; если бы, наконец, не нашептывал ей, как заправский волокита (хотя ему было лишь двадцать три года), циничную поговорку: «Что наружу не вышло — того нет»,— если бы не все это, то, возможно,— думала она еще и сейчас,— у него были бы шансы покорить ее сердце! Уж очень он был красив! В полдень гостиница пустела. Взяв лыжи, обитатели ее исчезали в разных направлениях. В это время каждый здесь мог заниматься чем угодно и где угодно, нисколько не опасаясь посторонних глаз. Если бы Тацуэ вздумала по-настоящему играть с огнем и пополнить свой альбом путевых впечатлений художественными фотографиями живописных и уединенных уголков, Шандор был бы веселым и приятным партнером для таких прогулок. И все осталось бы «шито — крыто», как он говорил. Тем не менее Тацуэ и думать об этом не хотела. Случалось, что она, спасаясь от ухаживаний Шандора, убегала к себе в комнату и запиралась на ключ, и если он стучался к ней, она сидела там, дрожа всем телом, и открывать ему дверь не собиралась.

Так или иначе, но когда теперь в ее памяти оживал его образ, его светлые кудри, она тут же вспоминала и его горячий шепот: «Ничего- не бойтесь. Что наружу не вышло— того нет». Разве не приложимы эти слова и к ее среде? Там боятся только огласки своих семейных и личных тайн и скандалов, хотят, чтобы все было «шито — крыто». Взять, например, госпожу Ато, прослывшую образцом добродетельной супруги: ведь это как раз про нее сказано. Да разве она одна? Вокруг рассыпано немало таких же звезд, невидимых при дневном свете. А развратные мужчины? Их и не сосчитать. И не потому ли она, Тацуэ Таруми, так гордилась своей чистотой? Уж ее-то не поставишь на одну доску с этими пошлыми и грязными людьми! Пожалуй, так оно и было. Но, скорее всего, здесь сказывались те же черты характера, которые не позволяли ей ревновать. Она особенно строго оберегала свою честь именно потому, что Кунихико был еще более распущен, чем люди полагали. Она хотела быть выше его, она как бы мстила ему. Сам Кунихико обычно принимал невинный вид, решительно ни в чем не признавался, вел себя, как хотел. Однако, зная за собой грехи, он обычно был уступчив. Но если б она вздумала вести себя так же, как муж, положение, вероятно, сразу бы круто изменилось. В среде, к которой они принадлежали, подобные соревнования между мужем и женой не кончались вничью. Поражение неизменно терпела женщина. Стоит ли в таком случае вести такую неблагодарную игру? Но допустим даже, что она победит. Зачем ей это?

Но тут стремительный поток ее