Шрифт:
Закладка:
О том, что я сдаю экзамен, знали только Витя с Толей и… Лика!
Я открыла шкафчик и достала телефон. Так и есть: куча пропущенных звонков и сообщений.
«Оля, где ты?»
«Олька, тебя запалили!»
«Оля, твоя мама сейчас придет. Что говорить?»
И последнее:
«Оля, прости, я все рассказала». И грустный смайлик.
Я скрипнула зубами. Тоже мне подруга! Могла бы промолчать или соврать, ну что ей стоило? Я выключила телефон и положила рядом.
– Что ты ноешь? Все ожидаемо. – Тонкий голос заставил меня поднять голову. Я думала, это мне, но нет – Света утешала подругу. Вернее, наслаждалась тем, что она круче.
– Тебе надо было больше тренироваться, вместе со мной в лагерь поехать. – Она покрутилась перед зеркалом. – И вообще, я же говорила, что ты не справишься!
– Я же занимаюсь на два года меньше, чем ты, – робко возразила та.
– Я вообще не понимаю, Дашка, зачем ты пришла. Ты же лошадей боишься!
– Так мама настояла. Она на Бали хочет. – Даша шмыгнула носом. – А тут интернат.
– Теперь ни интерната, ни Бали, – хмыкнула Света. – Пойдем, посмотрим, как другие скачут?
– Не хочу. Отстань.
– Ну и оставайся! – Света вышла, а Даша начала медленно переодеваться.
Мне, наверное, тоже надо было снять чужой редингот, но я так и сидела, уставившись в стену невидящим взглядом. Мелькнула шальная мысль – вот бы поменяться с этой Дашей мамами, но сразу же пропала. Вряд ли кого-то устроит такая дочь, как я.
Юля заглянула в раздевалку:
– Быстрова Оля, тебя папа ищет!
– Уже нашел, – буркнула я и сказала гораздо громче. – Я переодеваюсь.
– Хорошо, я скажу, чтобы подождал снаружи. Сорокина Даша, ты тоже собирайся. – Она убежала.
Я повернулась к Даше.
– Не переживай! – Почему-то мне хотелось подбодрить эту девочку. – Наверняка, ты найдешь себе другое занятие.
Она окинула меня надменным взглядом, хотела что-то сказать, но вдруг расплакалась.
– Ты не понимаешь, – сквозь слезы проговорила она. – Мне мама сейчас такое устроит!
– Мне тоже. Только не мама, а папа… и бабушка.
От неожиданности Даша перестала плакать:
– А тебе-то за что?
– Я из дома сбежала, чтобы сюда поступать, – призналась я, – и на прослушивание в музыкалке забила.
– Ну ты даешь! Обалдеть! – Даша с каким-то испуганным восхищением посмотрела на меня.
– Угу. Только меня нашли. Так что вряд ли я буду здесь учиться.
– Может, твои еще передумают, – отмахнулась недавняя соперница. – Ладно, надо идти.
Она быстро переоделась, собрала вещи и, поколебавшись, вдруг протянула мне белоснежные перчатки со стразами.
– Вот, держи! Мне они ни к чему, а тебе пригодятся.
– А…
– Маме скажу, что потеряла. Все равно всю дорогу будет мне по мозгам ездить! – Она кивнула и вышла.
Все еще держа перчатки, я вернулась к своему шкафчику, еще немного посидела, а потом начала переодеваться. Не могла же я прятаться вечно…
Осторожно сложив редингот и шлем, я запихала все остальное в пакет, убедилась, что оттоптанная конем нога не опухла, натянула обычную одежду и медленно вышла.
– Вот, спасибо. И можно попросить шлем передать Толе? – Я протянула вещи Юле и храбро шагнула к папе, который стоял почти у дверей раздевалки. Всегда улыбчивый, на этот раз он хмурился.
– Оля… – Заметив меня, он шагнул вперед и крепко сжал плечо. – Пойдем.
Я хотела возразить, что не могу уйти до конца экзамена, но посмотрела на его мрачное лицо и передумала. Ни говоря друг другу ни слова, мы вышли из ворот школы и все так же молча направились – но не на остановку, а к огромному пруду, вокруг которого рядком росли деревья.
Солнце давно скрылось за тучами, шел мелкий дождь. Даже не дождь, а какая-то морось, висевшая в воздухе и делающая этот унылый день еще более унылым.
– Ты меня очень подвела, Оля, – тихо сказал папа, остановившись на берегу. – Я думал, ты более ответственная. А ты… Так подставить меня перед мамой…
Слезы снова подкатили к глазам.
– А что ты хотел? Что вы все хотели? – выкрикнула я, понимая, что мои мечты остались в прошлом.
– Сказать мне правду. Зачем врать? Я бы и так сделал это согласие. И сам бы сюда повез.
– Ты? Ты позвонил бы маме! И она запретила бы!
– Поэтому ты сбежала. – Папа не спрашивал, а утверждал.
– А что мне оставалось делать? Я говорила, что ненавижу пианино, что не хочу играть, но мама не слушала, а ты… ты вообще уехал! Ты бросил маму… и меня!
Последнее я выкрикнула в голос.
– Оля… – Отец шагнул ко мне, намереваясь обнять, но я вырвалась.
Я знала, что поступаю неправильно, но не могла остановиться. Мои мечты рухнули, и мне хотелось, чтобы всем вокруг было так же больно, как и мне.
– Вы только и говорите, что делать, – продолжала я, совершенно не заботясь о том, что нас слышат прохожие. – «Учись, занимайся, играй на фортепиано! Оно тебя обязательно прокормит!» – передразнила я маму. – Хоть раз кто-то спросил, чего я хочу? Нет. Вы даже развелись, не сказав мне ни слова, точно я несмышленыш, и меня это не касается!
– Это действительно тебя не касается! – резко оборвал меня папа.
– Касается! Я тоже человек и хочу, чтобы с моим мнением считались! – воскликнула я.
– Чтобы считались с твоим мнением, надо вести себя, как взрослый человек, – отрезал папа.
Это оказалось последней каплей, и я разревелась. Громко и противно. Если бы рядом была мама, она потребовала бы успокоится. Папа же просто меня обнял.
– Ну что ты, Олька. – Он прижал меня к себе и погладил по голове. – Ты действительно так не хочешь заниматься музыкой?
– Я ее ненавижу, и фортепиано тоже, – всхлипывала я, уткнувшись в его куртку, от которой пахло одеколоном. Знакомый запах заставлял почувствовать себя маленькой.
– А мама рассказывала мне о твоих успехах…
– Она врала, – буркнула я. – Я очень посредственно играю.
– Оля…
– Ладно, преувеличивала. Взрослые ведь не врут, правда, папа? – Я почти успокоилась.
Папа вздохнул:
– Врут все, хотя знают, что за это придется платить. Но все равно какая-то часть нас надеется, что пронесет, и вруна не разоблачат.
– И что? – Я вытерла слезы. – Такое было?
– Тайное всегда становится явным, ты же и сама знаешь. – Папа потрепал меня по волосам. – Пойдем, ребенок, тебе еще нагоняй от бабушки получать!
– Ой… – При мысли о том, что меня ждет вечер нотаций, мне стало тошно. – Пап, а может…
– Нет, Оля, – твердо сказал отец. – Взрослому
