недель» будет в состоянии отправить в Турцию, «если сочтет это необходимым», а также о несомненном присоединении к нему Италии, о том, что «через три недели» начнется бомбардировка Смирны греками, и, наконец, о том, что и Румыния последует примеру Греции, Ллойд Джордж в то же время убеждал своего собеседника в необходимости немедленного вступления в войну Болгарии. За это Согласие «гарантирует ей: 1) Македонию в пределах договора 1912 г. вплоть до Битоля и Охриды, 2) утраченную в 1913 г. часть Добруджи и 3) Фракию до линии Энос — Мидия». Единственный пункт, в котором Ллойд Джордж оказался несговорчивым, — это вопрос, касавшийся уступок Греции. Опасаясь возможной отставки Венизелоса, в случае возбуждения перед Грециею вопроса об отказе от Кавалы, Ллойд Джордж ограничился тут довольно туманными фразами о том, что «Тройственное согласие, разумеется, не дало Греции обязательства не настаивать на уступке Кавалы (!), но эта местность могла бы отойти к Болгарии, если бы вопрос о Битоли был решен в пользу Греции и если бы ей за Кавалу была обещана Смирна с окрестностями». Действовать же болгарская стотысячная армия должна была «в Восточной Фракии»[121].

Падение кабинета Венизелоса через три дня после этой беседы еще сильнее запутало положение, тем более что первое впечатление от бомбардировки дарданелльских фортов улеглось (телеграмма Савонского от 9 марта ⁄ 24 февраля) и такое видное в болгарской армии лицо, как генерал Савов, пришло к заключению, что «англо-французы встретили неожиданные затруднения при форсировании прохода через Дарданеллы», в то время как германцы «изыщут средства» для соединения своего с Турцией, для чего воспользуются более удобным путем через Румынию и Болгарию (шифрованная телеграмма Соннино Карлотти от 11 марта ⁄ 26 февраля). В то же время предложения Ллойд Джорджа не получили официального подкрепления со стороны представителей Антанты, а Россия загадочно молчала (телеграмма Трубецкого от 7 марта ⁄ 22 февраля, Савинского от 17/4 марта), либо ожидая инициативы Болгарии, чтобы продиктовать ей свои условия, либо вообще отклоняя участие ее в походе на Константинополь.

При таких условиях и крайне любопытный разговор английского генерала Пэджета, бывшего в Софии 16/3–17/4 марта, с королем Фердинандом, о содержании которого Трубецкой узнал «доверительно» от сербского престолонаследника, знавшего о нем, в свою очередь, от самого Пэджета, не мог иметь достаточно веского делового значения для решительного поворота в болгарской политике. Как известно, король Фердинанд в течение этого разговора заявил, что «линия Энос — Мидия не настолько интересует сама по себе Болгарию, чтобы она из-за этого пошла на войну с Турцией». Была ли после этого речь о Кавале, о Македонии и Добрудже, — неизвестно. Во всяком случае, «генерал сказал: „А Константинополь?“ — „Ну что же Константинополь, мы туда придем, чтобы уйти“, — возразил король. „Отчего, — спросил Пэджет, — может так случиться, что вы там и останетесь. Мы с Францией можем не всегда остаться союзниками России, и тогда для нас будет лучше, чтобы в Константинополе были вы“. Король ответил на это театральным жестом» (телеграмма Трубецкого Сазонову «лично» 1 апреля /19 марта).

11. Вопрос об оккупации Бургаса. — Протест Англии. — Англо-русские трения

Молчание Петрограда, однако, отнюдь не означало, чтобы там перестали интересоваться вопросом об отношении Болгарии к войне.

На другой же день после того, как окончательно было решено направить русский десант к Босфору, а именно 2 марта /17 февраля, Верховный главнокомандующий «весьма секретно» предложил Сазонову «употребить все безусловно возможные средства, дабы заставить Болгарию дать… свое согласие» на использование русским флотом болгарской гавани Бургаса для операций по погрузке углем. Так, по крайней мере, определялась ближайшая задача Сазонова.

Вечером того же дня вопрос был обсужден тремя министрами, считавшимися, согласно рескрипту 14/1 февраля, ближайшим образом причастными к делу, то есть Сазоновым, генералом Сухомлиновым и адмиралом Григоровичем. При этом выяснилось, что Сазонов считал обращение к Болгарии за соответствующим разрешением крайне нежелательным, «так как Болгария наверное потребует себе крупных компенсаций». Сверх того, «переговоры были бы длительны и сделались бы вскоре известными неприятелю, что обнаружило бы ему наши планы и затянуло (бы) операцию». «Поэтому является предпочтительным овладеть Бургасом, даже без разрешения Болгарии, а прийти туда с флотом, протралить рейд и на нем расположиться». Обладание Бургасом, как постоянной угольной стоянкой, было признано чрезвычайно желательным. «Все же завладеть им, путем открытого насилия, настолько невыгодно в политическом отношении, что было бы желательно, по возможности, обойтись без него». Однако другие возможные стоянки представляли при ближайшем рассмотрении также весьма серьезные затруднения, и в результате совещание сделало попытку спихнуть с себя решение вопроса — «что предпочтительнее, занять ли силой Бургас и тем вызвать осложнения с Болгарией» или же занять один из прочих пунктов (Зунгулдак или Эрегли на малоазиатском, Инаду на европейском побережье) — на… командующего Черноморским флотом (см. записку Григоровича от 3 марта /18 февраля).

4 марта /19 февраля командующий флотом адмирал Эбергард весьма резонно ответил, что «суждение о том, какому способу занятия Бургаса должно отдать предпочтение, принадлежит правительству, от которого зависит также решение нарушить нейтралитет Болгарии»; со своей же стороны он, как военный, интересовался лишь вопросом о том, «допускаются ли военные действия против Болгарии, в случае сопротивления силою против нашего базирования в ее порте», а вместе с тем самым решительным образом отвергал три указанных Григоровичем, помимо Бургаса, пункта стоянки, хотя и признавал даже за Бургасом известные неудобства.

Сазонов, недавно еще настаивавший на «самостоятельной русской операции» против Босфора, затем всячески умолявший о том, чтобы русские войска во что бы то ни стало приняли участие в начатой англичанами операции, оказался в весьма затруднительном, чтобы не сказать более, положении, как только силою вещей был поставлен на очередь конкретный вопрос, неизбежно связанный с осуществлением его мечты об увенчании здания войны водворением креста на храме Св. Софии.

В его «всеподданнейшей записке» от 5 марта ⁄ 20 февраля отразилась вся безнадежность позиции России по отношению к Болгарии[122]. С одной стороны, «испрошение (этот, особо обидный для Николая II, термин был, несомненно, применен сознательно) от болгарского правительства согласия на использование Бургаса, как базы для нашего флота, представляется затруднительным, ибо наше достоинство не позволяет нам подвергнуться возможности получения от Болгарии даже уклончивого ответа, под предлогом необходимости для нее придерживаться и впредь нейтралитета». С другой же стороны, «занятие Бургаса без предварительного уговора (каковой Сазонов, едва ли только ввиду несогласия одной Болгарии, считал, очевидно, невозможным) связано с серьезными последствиями, потому что будет истолковано болгарским правительством как посягательство на его независимость», а в этом отношении российское