в памятной записке от 17/4 апреля, врученной Сазонову Драгумисом, действительно свидетельствовал о желании греческого правительства извлечь все возможные выгоды из создавшегося для него благоприятного положения. Подтвердив желание Греции принять участие в действиях против Турции, так как операции союзников (то есть именно дарданелльская операция!) «ведутся в естественной сфере ее национальных интересов», греческий кабинет указывал далее два альтернативных предварительных условия для отказа его от нейтралитета: для этого требовалось либо присоединение Болгарии к Антанте, что, «не будучи неосуществимым, не зависит, однако, от воли держав», либо «формальное обязательство» держав, «обеспечивающее ей (Греции) все выгоды полной солидарности со своими союзниками, то есть гарантирующее ей в течение войны и определенного периода, за ней следующего, неприкосновенность ее континентальной и островной территории, включая Северный Эпир».

Речь шла, таким образом, о договоре союзного характера, делавшем Грецию равноправным членом противогерманской коалиции, исключавшем возможность каких-либо дальнейших разговоров об уступке ею части своей территории Болгарии, поскольку она сама не взяла бы на себя инициативу предложить такую уступку, а с другой стороны, включавшем в ее территорию, наряду с Северным Эпиром, видимо, и острова, оспаривавшиеся у нее Россией. В дальнейшем содержание этого акта, «долженствующего установить принципиальнее соглашение», определялось еще шире. В нем должны были быть указаны: 1) «территориальные уступки, которые будут сделаны Греции в Малой Азии», 2) «территориальные и другие компенсации, которые державы были бы расположены ей предоставить для охраны прав и интересов эллинизма»[106], а также 3) «льготы (faci-lites) финансовые и льготы в отношении военного снабжения, которые они (державы) пожелали бы ей обеспечить, чтобы дать ей возможность реально выполнить те обязательства, которые она на себя примет».

За такой договор Греция соглашалась «принять на себя твердое обязательство сотрудничать (!)» с державами… «как скоро они будут готовы, комбинируя свои силы с греческими (то есть выставляя от себя достаточные отряды), предпринять против Турции военные действия, окончательной целью которых было бы уничтожение Турецкой империи», а не только благополучное окончание дарданелльской операции, ибо успех этой операции мог бы сам по себе привести к ускоренному миру с Турцией без уничтожения Турецкой империи, что могло бы и не дать желательных для Греции результатов, — то есть принять на себя обязательство за военные действия против Турции, фактически выходившие за пределы возможного в то время для Антанты. При этом специально оговаривалось, во-первых, что «различные частности нашего (греческого) военного соучастия», то есть все то, что могло придать упомянутому «твердому обязательству» реальный характер, должны быть оформлены специальной военной конвенцией в дополнение к ранее указанному «принципиальному» договору[107], а во-вторых, что «в случае, если Болгария будет продолжать оставаться нейтральной, сфера действий греческой армии не может быть вынесена за пределы европейской Турции», то есть как раз за пределы района, примыкающего к Галлиполийскому полуострову и Мраморному морю.

Несмотря на всю свою чрезвычайность, даже эти условия Гунариса еще не исчерпывали всей совокупности греческих чаяний. Из телеграммы Демидова от 14/1 апреля Сазонов уже знал, что принц Георгий Греческий, непосредственно перед этим прибывший из Парижа, — причем на него, по его словам, была возложена президентом республики Пуанкаре или, «по крайней мере», председателем совета министров Брианом, «с которым он близок», «официальная миссия», «с целью вывести Грецию из нейтралитета», — сказал «под секретом» французскому посланнику в Афинах, что, вернувшись в ближайшее время в Париж, он «приложит все усилия, чтобы там восторжествовала идея интернационализации Константинополя, как существеннейшего условия соответствующего участия Греции в войне», и вместе с тем «намекнул на моральное (!) удовлетворение, которое… должно быть дано Греции в вопросе о вступлении греческих войск в турецкую столицу».

Однако и этим еще не ограничивались надежды, поскольку их выразителем являлся принц Георгий, как показала телеграмма Бенкендорфа Сазонову от 17/4 апреля. Сообщая о миссии принца Георгия в Париже, — которую на этот раз возложили на него в Афинах, — великобританский посланник в Греции Эллиот известил Грэя, передавшего об этом сейчас же Бенкендорфу, что «в число условий греческого соучастия входит интернационализация Константинополя, вступление короля во главе греческих войск в Константинополь, уступка Кипра».

Вся картина дипломатической деятельности принца и весьма решительное ответное указание Грэя Эллиоту «о желательности рассеять всякие сомнения относительно судьбы, ожидающей эти предложения», из коих «ни одно… никоим образом не может быть принято (даже!) в соображение», не оставляют сомнения в истинном смысле всего этого эпизода. Очевидно, мы имеем тут дело с правильно рассчитанным шагом французского правительства, упорно отстаивавшего точку зрения первостепенного значения военных операций против Германии и весьма неохотно решившегося принять более крупное участие в дарданелльской операции и то лишь для того, чтобы не допустить чрезмерного укрепления Англии на Ближнем Востоке, — шагом, рассчитанным на то, чтобы парализовать охоту Англии к дальнейшему расширению операции. Равномерное с Англией участие в ней потребовало бы непосильного для Франции, по мнению Жоффра, напряжения ее военных сил, а потому представлялось целесообразным побудить греческое правительство выдвинуть условия, нежелательные как для России (интернационализация Константинополя и т. д.), так и для Англии (уступка Кипра, а также размеры требуемой от Антанты военной помощи!). Какую роль сыграла эта политика Франции, вполне сообразная с ее общим положением в данное время, не только в рассуждениях принца Георгия, но, может быть, и в более ранних заявлениях Гунариса, об этом поведают со временем французские и греческие архивы. Во всяком случае, цель была достигнута[108].

Вопрос об уступке Кипра, несомненно, не играл для английской политики решающей роли: о возможности прельстить этой уступкой Грецию, как известно (см. «Европ. державы и Греция» и Churchill «World Crisis»), в Англии говорили. Центр же тяжести для нее заключался в другом: в намечавшемся, по-видимому, влиянии Франции на греческую политику, которое грозило перемешать все карты, в чрезмерных, с точки зрения Англии, требованиях в смысле количества войск, на которые рассчитывала в помощь себе Греция, и в ее оппозиции против обеспечения участия Болгарии в войне уступкой греческих территорий. Привлечение же Болгарии к войне сильно интересовало в это время английское правительство, относившееся к нему, в связи его ставкой на Грецию, до русского протеста в начале марта и до срыва атаки 18/5 марта, значительно более хладнокровно — чтобы не сказать больше, — чем русское правительство.

В сношениях с русским правительством Грэй, разумеется, выдвигал другие мотивы, дававшие ему возможность подчеркнуть, что он отказывается от сделанных Грецией предложений, вследствие неумеренности ее требований и их не соответствующего русским интересам содержания, намекая в то же время на то, что несообразные предложения принца Георгия были приняты в Париже раньше даже, чем они стали