под контролем держав, султанам, но должна была направляться и руководиться все теми же державами, и «правительственный режим» (regime gouvernemental), целью которого было бы «обеспечить крупные политические интересы, сосредоточенные на его (Константинополя) территории от изолированного действия какой-либо одной державы». В заключение указывалось на «сложность и чрезвычайную трудность найти практическую форму для интернационализации целого государства», на желательность подготовить проект разрешения этого вопроса и на подготовительные в этом отношении работы, предпринятые в Афинах, и, наконец, делался в форме упоминания об «аналогичных прецедентах на Крите» грубо-прозрачный намек на цели афинского правительства, очевидно уже предвкушавшего появление греческого принца в роли верховного комиссара в «интернационализированном» Константинополе.

Сазонов, знавший уже раньше из телеграммы Демидова от 27/14 февраля о том, что в Афинах «ощущается более чем наблюдательный интерес» к дарданелльском операции, причем «все заметнее становится желание так или иначе приобщить Грецию, наряду с Тройственным согласием, к завершению великого исторического дела»[94], и разделявший (недовольство «русского общественного мнения» речью Грэя в палате общин (25/12 февраля), воспользовался телеграммой Демидова и ответил ему, — сообщая свой ответ к сведению и руководству Извольскому и Бенкендорфу 2 марта /17 февраля, — ушатом холодной воды на головы греков и не только одних греков: «Ни при каких условиях мы не можем допустить участие греческих войск во вступлении союзных войск в Константинополь». Как Извольский, так и Бенкендорф тотчас сообщили о ней Делькассе и Грэю. Делькассе, руководимый возобновившимся страхом перед английским (англо-греческим) засильем, сразу пошел навстречу желанию Сазонова и предлагал «напомнить» Греции, что, если она желает действовать сообща с союзниками, «ей следует выступить на помощь Сербии» и в то же время — быть может, в ответ на вопрос Извольского, — заметил, что он «не имеет оснований думать, что Лондонский кабинет поощряет желание греков послать свои войска на Галлиполи». Грэй же оказался более сдержанным. Упирая в особенности на то, что «адмиралтейство по техническим соображениям придает большое значение греческому флоту», и на важность форсирования Дарданелл для воздействия на все балканские государства, он заявил, что «ставить препятствия Греции означало бы сильно замедлять события», и, начав с указания на допустимость военных действий греков в Смирне, впоследствии заметил, что помимо участия греческих судов в области Дарданелл «греческие силы предполагают (кто?) употребить также для оккупации Галлиполийского полуострова». А когда Бенкендорф сказал, что ему представляется невозможным, чтобы Россия «когда-либо согласилась предоставить Греции подобного рода залог», Грэй парировал и это замечание, указав, как на возможный выход из положения, на порядок, уже примененный во время войны по отношению к германским тихоокеанским владениям, захват которых Японией или Англией признается временным, «раздел же должен совершиться при заключении мира и независимо от национальности оккупационных войск».

Упорство Грэя только усилило беспокойство Сазонова[95], несмотря на то что Венизелос, — надо полагать, по совету извне, ибо официально он о телеграмме Сазонова от 2 марта /17 февраля на имя Демидова последним не был извещен вплоть до 5 марта ⁄ 20 февраля, когда состоялось второе заседание греческого совета министров по этому вопросу, а отчасти и вследствие сопротивления, оказанного греческим штабом его проекту, — понизил размер греческого десантного отряда от трех до одной дивизии и «категорически заверил (представителей держав Антанты), что никаких политических видов в Константинополе Греция не имеет и что греческие войска, вступившие в Османскую столицу, тотчас ее покинут, ограничившись посещением храма Св. Софии (!!)»[96].

Насколько серьезное значение придавалось делу в Петрограде, явствует из того, что Сазонов заявил Бьюкенену 6 марта /21 февраля, когда тот, по поручению Грэя, поднял вопрос об участии греков в военных операциях против Турции, «что участие греческих морских и сухопутных сил в операциях у Проливов и в их районе поведет к бесконечным осложнениям и повлечет за собой серьезные последствия», причем сообщил, что царь «заявил уже в самых решительных выражениях, что он ни при каких обстоятельствах не даст своего согласия на какие-либо морские или сухопутные действия Греции в районе Проливов». С своей стороны, Россия соглашалась допустить греческие операции в районе Смирны, но обставляла это согласие четырьмя весьма тяжелыми для греческой «мегаломании», как выражался Савинский, условиями, а именно: 1) чтобы Греция сама предложила свое содействие, а не была к тому приглашена Антантой, 2) «чтобы Греции было дано ясно понять, что, каковы бы ни были результаты операций в Проливах, она не получит каких бы то ни было территориальных компенсаций ни в южной Фракии, ни вблизи Проливов», 3) чтобы военные действия ее были ограничены теми местностями, которые будут установлены начальниками союзных сил, и 4) «чтобы греческая армия ни при каких обстоятельствах не вступала в Константинополь»[97].

Еще раньше, чем эти драконовские условия сделались известны в Лондоне, а следовательно, и в Афинах, отставка Венизелоса стала (все того же 6 марта) совершившимся фактом, так как король отказался одобрить предложенную им операцию, очевидно уже учтя степень решительности русского протеста, а также и то, что ввиду новых успехов России, в особенности на австрийском фронте (уже намечалось взятие Перемышля, последовавшее недели через две, 19/6 марта) после того, как в январе германские войска, казалось, грозили перерезать варшавскую железную дорогу к востоку от среднего Немана, Англия не решится настоять на своем. Известие об отставке Венизелоса, вызвавшее бурное неудовольствие Черчилля уступчивостью Грэя по отношению к России[98], было встречено в русских правящих кругах с удовлетворением. «Временное невмешательство Греции для России выгодно», — написал Николай II на телеграмме Демидова от 6 марта /21 февраля об отставке Венизелоса, в которой он старался успокоить Петроград по поводу возможности германофильского поворота в политике Греции.

Сазонов, с своей стороны, счел необходимым использовать достигнутый им успех. Упомянув о том, что ему «из весьма секретного источника» стало известным, что «греческое правительство занято выработкою проекта будущего международного устройства Константинополя на началах, применявшихся на Крите», он поручил Демидову 7 марта ⁄ 22 февраля осведомить греческое правительство о том, что Россия «не может допустить, чтобы судьба Константинополя и Проливов была решена иначе, как в полном соответствии с жизненными стремлениями русского народа» и что Греция за свое участие в войне с Турцией будет «широко вознаграждена в Малой Азии, но отнюдь не в области, безраздельное господство над которой необходимо для обеспечения нашего права на выход к свободному морю».

Образованное вслед за отставкой Венизелоса новое греческое правительство, с своей стороны, окутало свою политику, при помощи обычной ссылки на угрожающую Грецию от Болгарии опасность, таинственным флером полуобещаний, обусловленных его заботой как о «неприкосновенности нашей (греческой) территории», в