Шансы отражения его нами будут весьма сильны; и, даже если их успех потребовал бы отступления до другой линии, более крупные потери германцев (чем наши собственные) представляли бы хорошую компенсацию. Исход дела на западе в течение ближайших трех месяцев… не должен вызывать беспокойства. Во всяком случае, однако, на этот исход не могли бы оказать решительного влияния четыре или пять британских дивизий.

3. Для нас решительным пунктом и единственным пунктом, где мы можем захватить и сохранить инициативу, является Балканский полуостров. При условии соответствующей кооперации сухопутных и морских сил и при наличных силах мы можем быть уверены, что займем Константинополь в конце марта и захватим в плен или уничтожим турецкие силы в Европе (за исключением находящихся в Адрианополе)[84]. Этот удар может быть нанесен раньше, чем решится судьба Сербии. Его успех мог бы иметь решающее влияние на все положение на Балканах. Он мог бы элиминировать Турцию как военную силу.

4. Следующие сухопутные силы (по меньшей мере)[85] могут быть использованы немедленно:

* Несколько иной характер имели соображения Китченера к 10 марта (см.: Corbett. Т. II. С. 203). Он определял английские силы в 63 100 человек при 138 орудиях, французские — в 18 000 человек при 40 орудиях, русские — в 47 600 человек при 120 орудиях. Итого 128 700 человек при 298 орудиях, из коих на Англию и Францию приходилось 81 000 человек при 178 орудиях, на Францию и Россию — 65 000 человек при 160 орудиях.

5. Все эти войска могут быть концентрированы в ближайшем соседстве Булаирского перешейка (на Галлиполийском полуострове) к 21 марта, если распоряжения последуют теперь же. Если морские операции к тому времени не приведут к успеху, они могут быть использованы для атаки Галлиполийского полуострова и для обеспечения продвижения флота. Как только Дарданеллы будут открыты, они могут либо: а) оперировать от Константинополя, дабы уничтожить всякие турецкие силы в Европе, либо б) если Болгария последует нашему приглашению занять территорию до линии Энос-Мидия, они смогут пройти через Болгарию на помощь Сербии, либо в) если Болгария всего лишь укрепится в доброжелательном нейтралитете, но Греция вступит в дело, они смогут продвинуться через Салоники на помощь Сербии».

Этот документ, опубликованный у Черчилля, по-видимому, не полностью и, во всяком случае, не отражающий целиком его мысли, дополняется у него же другим еще менее полным, но не менее показательным, выражающим его протест против упорно-уклончивого отношения Китченера к отправке 29-й дивизии и других войск против Дарданелл. «Я вынужден теперь, — писал Черчилль 27/14 февраля (по-видимому, Асквиту и другим названным выше лицам), — запротоколировать мое мнение, что предусмотренные сухопутные силы, то есть две австралазийские дивизии, поддержанные девятью морскими батальонами и французской дивизией, недостаточно значительны для предстоящего им дела и что отсутствие каких-либо британских регулярных войск (то есть все той же 29-й дивизии) подвергнет, если начнется бой, морские батальоны и австралийцев недозволительному риску. Даже если флот будет иметь успех, форсируя без поддержки проход, слабость сухопутных сил может принудить нас потерять значительную часть выгод, которые при иных условиях получились бы»[86].

То, что по обыкновению, по соображениям высшей политики, не договорено в этом отрывке, становится ясным, если принять во внимание, что через два дня после этого выступления Черчилля Венизелос «спонтанно» и руководимый будто бы опасениями, «что Англия найдет нужную ей точку опоры для дарданелльской операции в Болгарии»[87], предложил 1 марта ⁄ 16 февраля отправить к Дарданеллам три греческие дивизии, причем он утверждал, что предложение сделано с согласия короля Константина[88]. «Король был против этого предложения, — рассказывал Венизелос впоследствии, когда дело разбилось. — Я желал иметь с ним другой разговор по этому вопросу и принес с собой третий (после двух ранее нами упомянутых) меморандум[89]. Я просил его позволить мне прочитать его, ибо в нем были изложены полностью все аргументы, которые, по моему мнению, говорили за кооперацию (с Антантой). Я прочитал его. Я видел, что король был охвачен волнением. Волнение, с которым я говорил, было так глубоко, аргументы, к которым я прибегал, были так могущественны, что король, сильно подчинившийся им, сказал мне: „Если так, хорошо, с божьей помощью“. Иначе говоря, он согласился»[90].

Расшифровать внутреннее содержание этой опереточно-трогательной сцены не слишком трудно. Первая бомбардировка дарданелльских, вдобавок внешних и наиболее слабых, фортов дала 19/6 февраля приличные, но мало благоприятные с точки зрения скорых успехов флота результаты[91]. Более благоприятные результаты дали последующие бомбардировки от 25/12 февраля до 2 марта /17 февраля[92]; однако в связи с ними все более выяснялась острая необходимость в поддержке флота десантом. Китченер и английское военное ведомство вообще относились к делу с большой осторожностью и не давали войск для десанта или давали их в недостаточном количестве, а стало быть, снова возник вопрос о таких десантных силах, которые, будучи объективно вполне зависимыми от Англии, могли бы разрешить задачу без пролития драгоценной английской крови.

Отсюда был только один шаг до нового обращения к Греции. И этот шаг, несомненно, был сделан, а цена за греческую кровь, которую предполагалось пролить вместо английской, была столь значительна, что сам Константин поколебался…

В чем заключалась на этот раз английская приманка, явствует совершенно недвусмысленно из чрезвычайно любопытной шифрованной телеграммы Венизелоса греческому посланнику в Петрограде Драгумису от 28/15 февраля, перехваченной и расшифрованной в Министерстве иностранных дел[93]. Упомянув о беседе Драгумиса с советником английского посольства в России, состоявшейся 30/17 января, то есть во время предыдущих январских переговоров о сербской экспедиции, и касавшейся, очевидно, вопроса о Проливах, Венизелос поручил ему возобновить этот разговор с тем, чтобы внести в высказанное им (Драгумисом) «частным образом» мнение «поправку», которой ему надлежало руководствоваться и «во всех других беседах», которые он мог бы иметь по этому поводу, то есть и в беседах с Сазоновым. Согласно этой «поправке», Греция, будучи заинтересована в том, чтобы державы Антанты приняли «в отношении будущей судьбы Константинополя принцип интернационализации», — как известно, к этому времени уже решительно устаревший с точки зрения русского правительства, — не должна «ни высказывать какие-либо притязания, ни давать возможности предполагать намерения, которые могли бы повредить его успеху». В дальнейшем принцип «интернационализации» толковался чрезвычайно широко и вместе с тем недвусмысленно. С одной стороны, речь шла об «интернационализации целого государства», причем различался «вопрос местной администрации» Константинополя, которая могла бы быть и впредь предоставлена,