известны в Лондоне и в Петрограде (см. памятную записку Бьюкенена Сазонову от 18/5 апреля)[109]. Указанием на то, что одним из этих условий была «интернационализация Константинополя», другим — «уступка Кипра Греции», он подчеркивал как бы однородность интересов России и Англии в отклонении греческих условий, что давало ему в то же время возможность указать, что «принц… считает существенным, чтобы Константинополь был занят силами Англии, Франции и Греции до того момента, когда русские войска будут в состоянии вступить в него, так как он опасается, что последние не допустят туда других союзников, если они войдут первыми» (см. там же). Такая неожиданная откровенность Грэя, недавно еще, в пределах возможности, всемерно покрывавшего греков именно перед Россией своим заступничеством, свидетельствовала помимо его воли о том, что нечто в греческой политике его начало сильно беспокоить. Это «нечто» никак не могло заключаться в участии греческих войск в захвате Константинополя и во вступлении в него короля Константина, а, очевидно, лишь в опасении, что Греция, а с нею вместе и Константинополь, и Кипр, расположенный как в ближайшем соседстве с Александреттой, так и в недалеком расстоянии от Суэцкого канала, могут подпасть под влияние не ее самой, а Франции, многовекового ее соперника в Средиземном море.

Отнюдь не отказываясь от более далеких целей, в которых ее — как показали значительно более поздние события — не без основания подозревал Грэй, французская политика в это время стремилась лишь к тому, чтобы избавить себя в данный момент от чрезмерных успехов Англии на Ближнем Востоке. Благополучно возбудив подозрения России против Греции[110], французская власть признала свое дело сделанным и ни минуты не задумалась над тем, чтобы выкинуть за борт принца Георгия. 19/6 апреля Палеолог, по поручению Делькассе, осведомил Сазонова о весьма отрицательном взгляде последнего на предложение кабинета Гунариса. Сущность его сообщения сводилась к тому, что: 1) нецелесообразно гарантировать Греции на длительное время неприкосновенность ее территории, ибо это исключает возможность привлечь к участию в войне Болгарию, с которой в это время также велись переговоры[111], 2) невозможно «объявить теперь же, что уничтожение Османской империи является конечной целью войны, в которой Греция приняла бы участие»[112], 3) невозможно «допустить, чтобы Греция одна определила как территорию, где может быть использована ее армия, так и условия открытия ею действий»: тут речь идет о «специальной военной конвенции», предположенной Гутарисом (см. памятную записку французского посла от 19/6 апреля).

Ввиду позиции Англии и Франции, определявшейся там и тут противоположными интересами, Сазонову оставалось только — к удовольствию той и другой, которые своими «уступками» приобретали новые права на «благодарность России», — ломиться в открытые двери и взять на себя одиум в отклонении греческой помощи, вдобавок незадолго до самых тяжелых поражений, понесенных русскими армиями до 1917 г.

20/7 апреля Сазонов ответил на французскую памятную записку своей собственной, в которой осведомлял Делькассе, что он «счастлив», что их мнения о заявлении Гунариса совпадают, а «сверх того» высказал свое убеждение, что не может быть речи о переговорах между союзниками и Грецией по вопросу о «территориальных компенсациях для охраны прав и интересов эллинизма». Вслед за тем он известил Извольского и Бенкендорфа телеграммой от 21/8 апреля о том, что «ни одно из вожделений греческого правительства», формулированных принцем Георгием, «не может, вопреки создавшемуся у принца убеждению, рассчитывать на сочувствие императорского правительства», а дальше заявлял: 1) что судьба Константинополя «окончательно решена союзниками, и никаких изменений в этом отношении не может последовать», 2) что «вступление эллинского отряда, и тем более во главе его короля Константина, недопустимо» и 3) что уступка Кипра Греции нежелательна не только с точки зрения Англии, но и с точки зрения России, так как она «обеспечила бы Греции преобладающее положение в восточной части Средиземного моря (!)».

Эти заявления Сазонова не встретили возражений ни в Париже, ни в Лондоне, и тем самым вопрос об участии Греции в дарданелльской операции еще раз отпал.

10. Вопрос о вступлении в войну Болгарии в апреле 1915 г

По мере того как возрастали затруднения на пути осуществления дарданелльской операции, а виды на привлечение к ней Греции становились, в связи с сопротивлением России, все менее благоприятными, английский кабинет стал усиленно интересоваться вопросом о дальнейшем направлении болгарской политики.

Уклончивая позиция, занятая Грэем в августе 1914 г. по отношению к попытке Сазонова привлечь Болгарию на сторону Антанты путем обеспечения ей серьезных компенсаций со стороны Сербии, Греции и Румынии и обещания ей Восточной Фракии до линии Энос — Мидия, объяснялась отчасти нежеланием Грэя содействовать воссозданию балканского союза под эгидой России, отчасти тем значением, которое придавалось в Лондоне участию Греции в дарданелльской операции. Отношение же решающих кругов Греции к

Болгарии и к каким-либо уступкам в ее пользу в области Эгейского и Мраморного морей, вытекавшее из старой вражды к опасному конкуренту и из опасений, как бы Болгария не встала поперек дороги осуществлению эллинских «национальных идеалов», было настолько отрицательное, что рассчитывать на возможность его преодоления было чрезвычайно трудно. А в то же время Греция, с первых же дней упомянутого выше выступления Сазонова в пользу Болгарии, всеми силами старалась удержать и сербское правительство от уступок, что вполне совпадало с преобладавшими в среде последнего настроениями. Всем этим вместе предрешалось отношение держав к Болгарии, приведшее между прочим уже во время войны — в феврале 1915 г. — к заключению Болгарией займа не в Париже, а в Берлине.

Когда поэтому после неудачи 18/5 марта в Лондоне признали необходимым произвести попытку привлечь Болгарию к сотрудничеству с Антантой — об этом свидетельствует памятная записка Бьюкенена Сазонову от 8 апреля ⁄ 26 марта, — положение дел здесь успело принять неблагоприятный оборот, оставлявший уже потому мало надежд на удачный исход новой ставки сэра Э. Грэя, что параллельно с нею продолжались попытки увлечь и Грецию в орбиту «союзных держав»[113].

С самого момента своего освобождения от турецкого владычества Болгария стала той из стран Балканского полуострова, в которой происходила наиболее напряженная борьба держав за преобладающее над ней влияние. В 80-х гг. это была борьба между Россией, с одной стороны, и Австрией и Англией, к которым вскоре примкнула и Италия, с другой стороны[114]; Германия и Франция стояли в общем в стороне, во всяком случае, не играли первенствующей роли. Первым внешним проявлением поворота в германской политике явился отказ ее в 1890 г. от возобновления русско-германского секретного договора 18 июня 1887 г., так называемого «Ruckversicherungsvertrag»,