одним из основных положений которого являлось признание Германией «законности преобладающего и решающего влияния России в Болгарии и Восточной Румелии». С превращением более ранних железнодорожных концессий Германии в обширную багдадскую концессию (1899 г.) в России поняли, что Германия, силою вещей и опираясь на мощность своей торговли и промышленности и на быстрый рост своего финансового капитала, окончательно вступает на путь борьбы за политическое влияние на Османскую империю, а вместе с тем и за влияние на Болгарию. С появлением на арене борьбы Германии естественно усилился и противоборствующий ей интерес к болгарским делам Франции.

В то же время совершался быстрый рост удельного веса Болгарии на Балканском полуострове, по сравнению как с Сербией, так и с Румынией. Рост болгарской армии лишь подчеркивал этот важный, при неустойчивом равновесии сил двух главных комбинаций великих держав, факт, на время отодвинутый назад поражением Болгарии в союзнической войне 1913 г.

Напряженная игра держав в Софии, отнюдь не ограничивавшаяся часто менявшимися в своем составе министерствами, отразилась на всем характере политической жизни болгарского общества, постоянно осложняя острую внутреннюю борьбу многочисленных болгарских партий примесью внешнеполитических соображений и влияний, глубоко отравлявших развитие политической жизни страны. Жгучему интересу болгарского общества к международной борьбе существенно содействовал и тот факт, что вследствие пересмотра Сан-Стефанского договора на Берлинском конгрессе 1878 г. — пересмотра, приведшего к своего рода «разделу» Болгарии, — основным вопросом национальной жизни Болгарии оставался вопрос о слиянии разных частей болгарского народа в одно государственное целое, иначе говоря, вопрос, неразрешимый без того или иного перелома в общем международном положении, так как Болгария сама по себе, очевидно, не располагала достаточными для этого силами. Наученная горьким опытом 1878 и следующих годов считаться с борьбой держав в качестве решающего фактора ее собственного национального развития, болгарская политика привыкла приглядываться к соотношению сил великих держав и лавировать между ними, выискивая удобный момент для собственных действий.

События 1908–1909 и 1912–1913 гг., с их болезненным для Болгарии окончанием, свидетельствовали как будто о том, что державы Антанты не решаются перед лицом категорического протеста Тройственного союза, в частности же Германии, настоять на таком разрешении существенного для дальнейшего развития Сербии вопроса о предоставлении ей выхода к Адриатическому морю, который ослабил бы ее тягу в сторону Македонии и далее к Салоникам. Именно это обстоятельство, снова и по необходимости направившее усиленное внимание Сербии в сторону спорной между нею и Болгарией Македонии, и привело к союзнической войне и к Бухарестскому миру, фактически лишившему Болгарию, кроме македонских областей, также и другого, высоко ценимого ею, приобретения, а именно Адрианополя, снова отошедшего к Турции. Как бы ни судить о политике Фердинанда, возложившей одиум союзнической войны формально на Болгарию, в самой Болгарии, естественно, не могли примириться ни с ее исходом, ни с тем жестким непониманием ее (Болгарии) прав и осуждением ее борьбы за них, которые посыпались на нее больше всего как раз из стран Антанты. В частности, впечатление от полного одобрения Россией предательского, с болгарской точки зрения, удара Румынии в тыл — одобрения, нашедшего себе выражение в даровании королю Карлу Румынскому русского фельдмаршальского жезла и в принятии Николаем II звания шефа того именно румынского полка, который первый вступил в 1913 г. на болгарскую территорию, а вслед за тем в свидании Николая II с Карлом в Констанце, — было чрезвычайно тяжело. Создавалось впечатление, что Россия, в степени зависимости политики которой от Англии и Франции не отдавали себе отчета и которую готовы были (не без содействия представителей прочих держав Антанты) считать ответственной за балканскую политику Антанты в целом, охотно выкинула за борт Болгарию для того, чтобы не допустить чрезмерного ее усиления, способного угрожать самому Константинополю, о захвате которого масса не только болгарского народа, но и болгарской интеллигенции, несомненно, не думала[115].

Вместе с тем не следует забывать, что естественные условия хозяйственной жизни связывали Болгарию чем дальше, тем больше с срединными империями, тогда как ее связь с Францией и Англией, и в особенности с Россией, была в этом отношении весьма слаба. А это, как и блестящее развитие Германии в довоенные годы, в свою очередь, влекло за собой усиленный интерес к культурной жизни Германии и Австрии, в высших учебных заведениях которых число болгарских студентов росло с каждым годом.

С другой стороны, однако, имелись налицо и два условия, не благоприятствовавшие решительному повороту Болгарии в момент возникновения войны в сторону Германии и Австрии. Они заключались в явном стремлении Австрии к овладению через Сербию Македонией и Салониками, то есть господствующим положением на Балканах, с одной стороны, и в не менее явном стремлении Германии занять первенствующее положение в одряхлевшей Османской империи — из чего вытекала желательность для нее сохранить за Турцией не только Константинополь, но и значительную часть Фракии — с другой стороны. Вступать в орбиту германской политики значило, таким образом, отказаться на более или менее продолжительное время как от достижения первенствующего положения на Балканах, так даже и от осуществления «национальных идеалов» в их целом.

В результате вполне понятно, что Болгария заняла в начале войны выжидательное положение. Вывести Болгарию из этого положения могли только совершенно конкретные и сразу ощутимые выгоды или такое течение войны, которое убедило бы ее правителей в неминуемой победе одной из сторон.

В Европе плохо учитывали всю совокупность условий, определявших законность, с болгарской точки зрения, такого поведения Болгарии, как не учитывали в первое время и будущей продолжительности войны, о которой смутно догадывались лишь единицы, а также и значения, которое должно было в будущем выпасть на долю балканского театра военных действий. Ближе всего к пониманию важности участия Болгарии в войне были, по-видимому, в России, где были заинтересованы в том, чтобы отвлечь возможно большие силы Австрии от русского на сербский фронт и обезопасить себя от не исключенного еще удара Румынии по Южной России[116]. Однако попытка Сазонова добиться этого результата потерпела, как мы видели, крушение главным образом вследствие сопротивления Грэя и поддержанного им косвенно упрямства Сербии и Греции.

Вступление Турции в войну сразу осложнило дело и привело к новым переговорам — на этот раз по инициативе болгарского посланника в России Маджарова — между Россией и Болгарией, в которой с самого начала, еще со времени объявления русской мобилизации, царило убеждение, что этот акт имеет «двоякое значение: ответного на австрийское выступление и нашего (русского) желания раз навсегда покончить с вопросом о Проливах и Константинополе» (телеграмма русского посланника в Софии Савинского Сазонову от 31/18 июля 1914 г.). Известие о русско-турецкой войне вызвало поэтому