о Бургасе, «если бы наши союзники согласились на таковые переговоры», в чем Сазонов, очевидно, был далеко не уверен после того, как он противился своим вмешательством участию греков в дарданелльской операции (телеграмма Кудашева Янушкевичу от 20/7 марта).

Опасения Сазонова полностью оправдались. Уже 23/10 марта он поручил Кудашеву телеграммой передать Янушкевичу текст памятной записки, полученной им от Бьюкенена в ответ на возбужденный им — согласно «государевой воле», но против собственного убеждения[123] — вопрос об отношении английского правительства к занятию Бургаса. Как и следовало ожидать, сэр Э. Грэй полагал, что «занятие Бургаса без согласия Болгарии было бы, в особенности в настоящее время (после 18/5 марта!), весьма серьезной политической ошибкой, которая даже может повести к гибельным последствиям», ввиду чего Грэй поручил Бьюкенену «повторить» Сазонову все возражения английского правительства против такого образа действий, — возражения, имевшие до этого времени, очевидно, устный характер, а ныне повторенные, едва ли без содействия Сазонова, в более ответственной письменной форме.

Результат оправдал ожидания Сазонова. Уже 24/11 марта Янушкевич известил Сазонова о том, что великий князь «вполне согласен с мнением сэра Э. Грэя», а 28/15 марта Бьюкенен мог сообщить Грэю о получении им русской памятной записки, подтверждавшей, что великий князь «всецело разделяет наши (английские) возражения политического характера против занятия Бургаса без согласия на то Болгарии».

Ни в России, ни в Англии, видимо, не отдавали себе отчета в значении для Болгарии событий этих недель — сначала успеха, а затем неудачи дарданелльской операции. О нем можно судить, помимо предшествующих данных, на основании длиннейшего, добросовестнейшего, «ученейшего» и весьма наивного «секретного донесения» Маджарова своему правительству от 27/14 марта, видимо ставшего достоянием русского правительства через посредство организованной при Генштабе военной контрразведки, на которую со свойственной военным властям в военное время энергией были возложены весьма разнородные функции[124]. В нем Маджаров, ссылаясь на шифрованную телеграмму, полученную им «9 марта 1915 г.» (надо полагать, старого стиля, то есть 22 марта н. ст.), заявлял, что ныне «понял, что болгарское правительство решило не оказывать Тройственному соглашению, а особенно России, даже той помощи, которую Греция и до настоящего времени (то есть, очевидно, после падения Венизелоса) оказывает Франции и Англии, не оскорбляя этим ни Германии, ни Австро-Венгрии, ни Турции и не считая этого за нарушение нейтралитета. Мало того, эта телеграмма дала ему „серьезный повод предполагать, что Вы (Радославов и его правительство) решили не соблюдать до конца нейтралитета“, иначе говоря, решили встать на сторону Германии, Австро-Венгрии и Турции».

Ни в России, ни, в особенности, в Англии, однако, и тогда не поняли, что весы болгарской политики склонялись в сторону срединных империй.

В Англии нарастало убеждение, что дарданелльская операция, подвергшаяся тяжелой неудаче 18/5 марта, осуждена, без содействия болгар, на полный неуспех. 3 апреля /21 марта Демидов извещал Сазонова о том, что английский военный агент объяснял трем дипломатическим представителям Антанты в Афинах, что «из всех планов десанта высадка в (находившемся в руках болгар) Дедеагаче представляет самые благоприятные условия и позволит избежать десанта на Галлиполийском полуострове, который натолкнулся бы на грозную по своей организации оборону». «Вследствие этого он высказал убеждение, что, по его мнению, следует обратиться к Болгарии за разрешением на пропуск 150 тысяч англо-французов (аналогичное разрешение только что было признано Грэем невозможным для пользования русскими Бургасом), число которых может быть доведено до 250 тысяч человек, для совместных действий с русскими войсками, которые высадятся со своей стороны» (где?!!). Пораженный тем, что «положение было представлено нам крайне серьезным с военной точки зрения», Демидов, говоря от имени всех трех представителей держав Антанты, был склонен думать, что Тройственное согласие должно было бы действовать в Софии с наибольшей твердостью, заявив, в случае надобности, о своем решении считать отказ или предложение неприемлемых условий за акт недружелюбный. Непосредственно за этим пробным шаром, пущенным из Афин, Грэй предложил Сазонову «пригласить болгарское правительство высказаться окончательно, согласно ли оно присоединиться к союзным державам на условиях получения Македонии в границах 1912 г. со включением Монастыря, а также Фракии до линии Энос — Мидия». Извещая Извольского и Делькассе 7 апреля ⁄ 25 марта о том, что он согласился на это предложение, Сазонов, однако, указал в то же время на необходимость заявить болгарскому правительству, что оно может рассчитывать на благожелательное отношение союзников только в том случае, если им немедленно будут приняты меры к прекращению действий болгарских четников, усилившихся перед этим в Македонии.

Дальнейшее течение переговоров отличается некоторыми весьма любопытными странностями, смысл которых может быть вскрыт лишь предположительно. Одна из них заключается в том, что, по словам английского посла в Париже, переданным Делькассе французскому посланнику в Софии Панафье, а последним Савинскому (см. телеграмму Савинского от 16/3 апреля), Сазонов говорил Бьюкенену 10–11 апреля (28–29 марта) о «проектируемых им угрожающих мерах против Болгарии» в связи с поведением последней в валандовском инциденте, который связывался с действиями четников, но произошел недели за две до того, — инциденте, который в свое время было решено оставить без внимания, который, по свидетельству Савинского, «уже забыт» и, по его же словам, вдобавок падал на ответственность австрийских эмиссаров, а не болгарского правительства. Если же принять во внимание, что английское правительство в памятной записке об обращении к Болгарии, врученной Сазонову 8 апреля ⁄ 26 марта, высказывалось в том смысле, что оно считает уместным, делая сообщение по предмету болгарского сотрудничества, «не упирать на (упомянутый) четнический набег», то настойчивость Сазонова в этом вопросе заставляет думать, что его — в свое время так настаивавшего на необходимости добиться путем крупных и реальных компенсаций присоединения Болгарии к Антанте — на этот раз английская инициатива побуждала к заведомо неприятным для болгарского правительства мероприятиям. Насколько серьезны были эти мероприятия, явствует из шифрованной телеграммы Грэя Бьюкенену от 9 апреля ⁄ 27 марта, в которой последнему поручалось уведомить Сазонова о том, что английское правительство «твердо держится своей точки зрения о том, что не следует нарушать болгарский нейтралитет». А так как нейтралитет Болгарии мог быть нарушен союзниками лишь захватом одного из ее портов, то есть Варны, Бургаса или Дедеагача, то, поскольку вопрос был возбужден Сазоновым, речь могла идти лишь о первых двух и, в частности, по всему вероятию, о Бургасе, наиболее близком к Константинополю. Новая перемена фронта Сазонова объясняется, по-видимому, тем, что он к этому времени уже знал из телеграммы Савинского от 2 апреля ⁄ 20 марта о том, что зять Радославова «открыто говорил, что Болгария не протестовала бы, если бы Россия высадила