правительство уже имело возможность на горьком опыте 80-х и 90-х гг. убедиться в большой щепетильности не только правительства, но и общественного мнения Болгарии. В результате вопрос о Бургасе устранялся, и высказывалось мнение, что «было бы предпочтительнее, чтобы адмирал Эбергард нашел возможным грузиться углем в портах Анатолии». Записка Сазонова и дополнительный к ней «пифийский оракул», каковым представляется изумительная по своей бюрократической талантливости «отписка» адмирала Григоровича от того же числа, исторгла от Николая II надпись: «согласен».

Вынужденная считаться с «государевой волей», которую она же непосредственно перед этим выдвинула против вмешательства Сазонова в дело о захвате Босфора, Ставка, однако, на этом не успокоилась. По поручению Янушкевича Кудашев тотчас запросил Сазонова, «каков срок, попущенный болгарскими правилами нейтралитета для стоянки в болгарских портах военных судов воюющих держав». «Это необходимо знать, — пояснял Кудашев, — на случай, если малые наши суда, вследствие бури, принуждены будут спрятаться в Бургасе»; вместе с тем он высказывал надежду, что удастся добиться под благовидными предлогами от Болгарии продления этого срока сверх нормального (со времени Второй гаагской конференции 1907 г.), 24-часового. Ставка, пользовавшаяся советами адмирала Ненюкова, явно предпочитала Бургас Зунгулдаку, Эрегли и Инаде.

Раньше еще, чем удалось обдумать неясные и даже двусмысленные ответы Савинского на вопрос о действовавших в Болгарии положениях насчет нейтралитета (телеграмма Сазонова ему и его Сазонову от 7 марта ⁄ 22 февраля и заключение по тому же вопросу юрисконсультской части Министерства иностранных дел от того же числа), из Ставки последовало подтверждение этого ее мнения. «Примиряясь с невозможностью пользоваться Бургасом как базой для нашего военного флота», Верховный главнокомандующий в личной беседе с Кудашевым заявил, что «считает необходимым, по крайней мере, обеспечить за нашими судами возможность грузиться в названном порте углем, что вполне возможно ввиду предусмотренного международным правом 24-часового срока стоянки в нейтральном порте судов воюющих держав». А потому желательно безотлагательно предупредить болгарское правительство о том, «что мы намерены воспользоваться предоставленным нам несомненным правом и рассчитываем на корректное отношение к нам болгар. Всякая их отговорка, говорилось вслед за тем, например ссылка на существование минного заграждения и на отсутствие лоцманов для ввода судна в порт, будет сочтена нами за недружелюбный акт, который будет нами учтен впоследствии» (!). Вслед за тем, со слов великого князя, подчеркивалось, что вопросу о пользовании Бургасом придается «для успешного действия нашего флота у Босфора» «решающее значение», другие же порты и стоянки — в частности, особо рекомендованный Сазоновым в его всеподданнейшей записке от 5 марта ⁄ 20 февраля Зунгулдак — решительно отвергались (телеграмма Кудашева Сазонову от 8 марта ⁄ 23 февраля).

А между тем вскоре после этого была получена отчаянная телеграмма Савинского от 13 марта ⁄ 28 февраля, в которой он, ссылаясь на взбудоражившую его телеграмму Сазонова от 7 марта ⁄ 22 февраля о правилах болгарского нейтралитета «относительно стоянки военных судов в болгарских портах», предлагал Сазонову «не дипломатический акт перед правительством для получения его согласия, а личное обращение государя императора к королю и народу болгарскому телеграммой с возвещением, что нужды и интересы славянства потребовали принятия такой-то меры (захвата какого-либо — какого же, он сам не знал — болгарского порта), которая не может не вселить в сердце всех болгар и их государя сердечного отклика, — что вся будущность Болгарии решается в эту минуту и что Россия, верная своим заветам и традициям, позаботится о младшей сестре, которая должна отнестись к ней в этот решительный момент с полным доверием».

Как видно из многочисленных предшествовавших телеграмм Савинского, он отлично понимал, что нет реальной возможности побудить руководящие круги Болгарии, если не вступить в войну на стороне Антанты, то хотя бы держаться фактически, а не на словах только, благожелательного нейтралитета, не дав им сразу, вместо словесных гарантий, реальные «залоги». В этом отношении его взгляды совпадали с взглядами Сазонова в самом начале войны. Если он поэтому в данный момент, важность которого, разумеется, определялась не только вопросом о Бургасе или ином болгарском порте, но и возраставшими, казалось, успехами дарданелльской операции, которая вот-вот должна была вступить в решительную фазу, предлагал — к этому сводится смысл его телеграммы, если очистить ее от словесного налета — апеллировать через голову короля и правительства к болгарскому народу («открытое обращение в такой форме увлечет весь народ; ни король, ни правительство не будут в состоянии противостоять»), то это само по себе свидетельствовало о трудности положения дела Антанты и, в частности, России в Болгарии. Насколько сам Савинский понимал рискованность этого приема — либо пан, либо пропал! — видно из того, что он тут же рекомендовал подготовить такое выступление воззванием экзарха, то есть главы болгарской церкви как в пределах царства Болгарского, так и во всех областях (Турции, Македонии), где жили болгары православного вероисповедания.

Было ли учтено симптоматическое значение этих суждений в Петрограде, мы не знаем. По существу же предложение Савинского, по мнению товарища министра иностранных дел Нератова, «не требовало движения». Это мнение встретило 4 марта /19 февраля полное одобрение Николая II.

В связи с этим и с поездкой Николая II в Ставку весь вопрос получил новый оборот. 19/6 марта — на другой день после роковой для дарданелльской операции неудачи англо-французского флота, о которой в Ставке еще не знали, — генерал Янушкевич обратился к Сазонову с «совершенно секретным» письмом, возложившим на Сазонова во имя «государевой воли», — воспоследовавшей за докладом великого князя о мнении адмирала Эбергарда относительно «невозможности выполнить эту операцию (десантную экспедицию у Босфора), не базируясь на Бургас», — весьма трудную дипломатическую задачу. Николаю II в самом деле «благоугодно было указать на необходимость вновь обсудить вопрос о Бургасе». Он нашел «крайне желательным поставить вопрос нашим союзникам, что так как они признают необходимым наше одновременное содействие в овладении Босфором и Константинополем, то как бы они посмотрели на занятие нами Бургаса, как промежуточной базы для флота и десанта даже вопреки согласию (= несогласию?!) Болгарии („но без всякого вооруженного с нею столкновения“, — гласило примечание). В этом отношении мы могли бы действовать лишь в согласии с нашими союзниками, то есть при совместном дипломатическом выступлении» (перед болгарским правительством, — мысль, надо полагать, внушенная Николаю II и Ставке самим же Сазоновым). «Скорейшее выяснение точки зрения союзных правительств на этот вопрос» признавалось вместе с тем крайне необходимым, «дабы не задержать развивающегося успеха союзников» (!).

Зная, в отличие от Ставки, о неудаче 18/5 марта, Сазонов поручил Кудашеву, присланному в Петроград с предписанием устно поддержать поручение Ставки, высказать надежду, что последние неудачи союзников не отзовутся на переговорах с Болгарией