свои войска в Бургасе, а Англия и Франция — в Дедеагаче». Сверх того, 9 апреля ⁄ 27 марта, то есть в тот самый день, когда Грэй послал названную телеграмму, Савинский, телеграфируя о своем долгом разговоре с Радославовым, сообщал, что последний «дал ему понять, что был бы рад, если бы болгарам форсировали реку, если бы правительство было поставлено перед совершившимися фактами»[125]. Воспользовавшись намеком, Савинский «спросил его, во-первых, что бы ответило болгарское правительство, если бы ему теперь был поставлен союзниками категорический вопрос — да или нет? На это он сказал, что он ответил бы: да; во-вторых, я спросил, верны ли… слова его зятя… и соответствуют ли они истине? На это он ответил: не нужно двух десантов, довольно одного выхода (sic!); так как мы уверены, что он не будет нам враждебен, то мы его и примем охотно и тогда решим детали». Не указывало ли это, в особенности в устах русофоба Радославова, на то, что в Болгарии готовы примириться с десантом в Дедеагаче? И не поэтому ли Никольсон несколько дней спустя так настаивал перед Бенкендорфом на том, что «английское правительство было бы решительно против проекта нарушающей нейтралитет высадки наших войск в Бургасе, даже если бы эта крайняя мера принудила болгарское правительство к выступлению», причем сослался на слова Грэя, что «английское правительство было бы поставлено в противоречие с принятой им позицией по отношению к нарушению бельгийского нейтралитета, что он считает невозможным». При всей трогательности этой заботы о соблюдении норм международного права, она — в особенности после занятия англичанами Лемноса — едва ли могла произвести на Сазонова слишком убедительное впечатление…

Чем бы ни было вызвано внезапное изменение во взглядах Сазонова на занятие Бургаса — настоянием ли Ставки и Николая II, резолюция которого на телеграмме Бенкендорфа (14/1 апреля) констатирует, что «Бургас нужен, как последний наш этап к Босфору, а вовсе не для десанта», желанием ли получить в виде Бургаса своего рода «залог» дальнейшего образа действий болгарского правительства на случай участия болгар в походе на Константинополь, стремлением ли затруднить новую англо-болгарскую комбинацию в области Проливов путем возбуждения вопроса о Бургасе в виде «угрожающей меры» против болгарского правительства, — во всяком случае, происходили длительные пререкания по этому делу между русским и английским кабинетами, инициатива которых, несомненно, принадлежит Сазонову.

В полном соответствии с этим находился и текст обращения трех держав к болгарскому правительству, составленный Сазоновым и предложенный им Лондону и Парижу 9 апреля ⁄ 27 марта[126]. Этот текст не удовлетворил даже Делькассе, согласившегося, в отличие от Грэя, что следует «ныне же серьезно предостеречь Болгарию против дальнейшего потворства покушениям македонских банд», но находившего, что предложенная Сазоновым редакция отчасти излишне обидна для болгарского правительства, отчасти недостаточно тверда, а главное, высказавшегося за то, чтобы в основу обращения было положено предложение тех конкретных компенсаций, которые были намечены Грэем и заменены Сазоновым совершенно туманной фразой. На этом последнем настаивал и Асквит (см. телеграмму Извольского от 10 апреля ⁄ 28 марта и от 12 апреля ⁄ 30 марта). Несмотря на то что Николай II «склонялся к мнению Делькассе» (см. его пометку на телеграмме Извольского от 10 апреля ⁄ 28 марта), и на то, что Грэй считал «необходимым… прибавить, что, в случае активного выступления болгарского правительства, три державы примут в соображение национальные стремления Болгарии», окончательный текст обращения, препровожденный Савинскому 14/1 апреля, ограничивался сверх приведенной выше угрожающей части ничего не значащим заявлением, что, «если королевское правительство готово действовать совместно с союзниками, последние намерены изыскать средства для удовлетворения его пожеланий и употребить свое влияние и свои усилия, чтобы обеспечить их осуществление»[127], то есть, по справедливому замечанию Савинского, был еще менее категоричен, чем даже то сообщение, которое было безрезультатно сделано болгарскому правительству 9 декабря ⁄ 26 ноября 1914 г. (см. телеграмму Савинского от 16/3 апреля 1915 г.).

Впечатление, произведенное этим на Савинского, чрезвычайно показательно.

Совершенно сбитый с толку, Савинский невольно пришел к заключению, что Сазонов стремится к разрыву с Болгарией. Он не мог сомневаться в том, что Сазонов отлично понимал явную неудовлетворительность нового обращения, которое «не только обречено на полнейший провал, но оттолкнет от нас даже самых преданных нам друзей», среди которых «вызовет недоумение и горчайшее разочарование». В то же время лично он был убежден, что «разрыв с Болгарией был бы теперь несвоевременным», ибо, по его мнению, население ее «с каждым днем более и более высказывается за присоединение к Согласию», и даже «самые крайние элементы, вроде македонцев, готовы идти на уступки, отказываясь теперь (под влиянием ли не сорвавшейся еще дарданелльской операции, под влиянием ли указаний из английского посольства?)[128] от всяких территориальных изменений до окончания войны». Признавая, что, «конечно, императорскому правительству это виднее» и что он высказывает свои соображения «исключительно с местной точки зрения, не зная общего политического положения», Савинский, однако, считает «нравственной обязанностью» необычно решительным тоном повторить, что «сообщение… оттолкнет от нас всю Болгарию; если мы хотим этого, то результат обеспечен». В конечном итоге обращение к Болгарии, предложенное Грэем, не было сделано, и вопрос возник вскоре вновь, но при значительно ухудшившихся для Антанты условиях[129]. Не может подлежать сомнению, что Сазонов решился на принятый им образ действий лишь в силу весьма веских в его глазах соображений, вытекавших как раз из того «общего политического положения», влияние которого на его политику подозревал и Савинский. Как в марте по отношению к грекам, так месяц спустя по отношению к болгарам он стремился саботажем английской инициативы спасти Константинополь и Проливы от захвата их ближайшими балканскими соседями, являвшимися орудиями в руках Англии, стремившейся создать такие объективные условия, которые привели бы к интернационализации этого района[130]. Перед этой целью, которая представлялась ему первенствующей, всякие соображения военного характера отступали на задний план.

12. Высадка на Галлиполийском полуострове. — Новые переговоры с Болгарией и с Грецией и их неудача

Дальнейшее развитие дела находилось под влиянием двух событий: неудачи англо-французской попытки овладеть Галлиполийским полуостровом и успешных действий германо-австрийских войск в Галиции и в районе Ковенской и Курляндской губерний.

Англо-французская десантная операция началась 25/12 апреля, и в первые же дни (25/12–28/15 апреля) продвижение англичан внутрь полуострова (французы действовали на азиатской стороне с целью задержать там части турецких сил) разбилось об отчаянное сопротивление турок, руководимых германскими офицерами под общим начальством Лимана фон Сандерса, и о недостаток собственных резервов. Контратака турок (1 мая /18