Еще 23/10 февраля Кудашев извещал Сазонова в чрезвычайно пессимистическом тоне о состоявшемся накануне в Ставке собеседовании генерала Данилова, адмирала Ненюкова и его самого, в котором выяснилось, что «если в отношении нашего флота произошла некоторая перемена к лучшему… то в отношении сухопутных войск перемен к лучшему нет, и никакой десантной операции мы и ныне не в состоянии сделать на Босфоре, даже если бы там появились наш и союзные флоты». А уже на следующий день, 24/11 февраля, то есть до получения в Ставке второй телеграммы Извольского от того же числа, переданной в Ставку лишь 25/12 февраля, в которой сообщалось о том, что «Делькассе еще раз высказал мне надежду, что мы будем участвовать в операции против Проливов и Константинополя не только нашим черноморским флотом, но и сухопутными войсками»[75], Кудашев, к своему крайнему удивлению, узнал, что «ген. Данилов вдруг находит возможным посадить один из кавказских корпусов на транспорты и выслать его к Босфору на случаи удачи прорыва Проливов». Вся обстановка дела едва ли допускает сомнение, что причину этого поворота следует искать отнюдь не в соображениях военного, а исключительно в соображениях политического характера.

В нашем распоряжении в настоящее время не имеется данных, которые позволили бы расшифровать тайну этого поворота до конца. Едва ли, однако, можно сомневаться в том, что разгадка заключается в приезде в Ставку все того же 24/11 февраля военного министра Сухомлинова — приезде, предшествовавшем ошеломившей Кудашева новости об изменении взглядов Данилова. Само собой разумеется, что Сухомлинов узнал до своего выезда из Петрограда об указании Делькассе (20/7 февраля) на политическую важность участия русских сухопутных сил в операции и что сообщение об этом, даже если ему не сопутствовало сообщение о каком-либо суждении по поводу него Николая II, должно было иметь существенное значение. В частности, в Ставке хорошо знали, с какой чрезвычайной напряженностью французское правительство следило всегда за тем, чтобы никакие силы, могущие быть употребленными против Германии, не отвлекались от «главной задачи» войны. Отступление от этого правила в данном случае приобретало тем более показательный и важный характер.

Тем не менее вопрос об отправке русского отряда на Босфор был решен в утвердительном смысле лишь к 1 марта /16 февраля. Мучимый неизвестностью, чем кончится обсуждение «еще не решенного» вопроса об отправке к Босфору десанта «численностью не свыше одного корпуса, взятого с Кавказа», о котором его известил телеграммой от 24/11 февраля Кудашев, а может быть, и полученными им сведениями о новых колебаниях Ставки, Сазонов, на которого наседали и Делькассе (телеграмма Извольского от 27/14 февраля и позднее от 2 марта /17 февраля), и Бьюкенен (телеграмма Сазонова Кудашеву от 28/15 февраля), в отчаянии возбудил вопрос, не признает ли великий князь возможным образовать десант «по крайней мере» из ополченских бригад, предназначавшихся для Сербии, причем «обязывался высказать убеждение, что, если это только представляется допустимым для нас с военной точки зрения, необходимо, чтобы при вступлении союзнических войск в Константинополь участвовали и наши войска» (телеграмма заместителю Кудашева Муравьеву от 28/15 февраля)[76]. В ответ он получил успокоительное, хотя и чрезвычайно осторожно формулированное, сообщение из Ставки: «Будет сделано все, что возможно. Решено послать войска с Кавказа» (телеграмма Муравьева от 1 марта /16 февраля), — а вслед за тем и сообщение о том, что «посадка всех войск… в количестве одного корпуса потребует от 15 до 20 дней» (телеграмма Муравьева от того же дня). Только после этого он известил Извольского для передачи Делькассе о том, что «вопрос о составе морских и сухопутных сил, намеченных к участию в совместных действиях против Босфора и Константинополя, разрабатывается в подлежащих министерствах» и что великий князь «повелел подготовить десант из числа войск, находящихся на Кавказе», обещая дать дополнительно «дальнейшие подробности» (телеграмма от 3 марта /18 февраля)[77].

Намеренная лаконичность и туманность этой телеграммы, позволявшей предполагать, что помимо уже подготовляемого десанта из кавказских войск имеются и еще какие-то более широкие возможности участия русских военных сил в «английском предприятии», являлась отнюдь не случайной. Она соответствовала новой попытке Англии вовлечь в дело Грецию и усилить при помощи этой вассальной державы позицию Англии на Проливах.

8. Новое обращение Англии к Греции. — Второй протест Сазонова

В результате двух заседаний Военного совета 24/11 и 26/13 февраля Китченер признал, что, «если флот не сможет прорваться через Проливы без помощи армии», придется пересмотреть весь план операции, так как «результаты поражения будут на Востоке весьма серьезны», а потому «не может быть речи об отступлении».

В то же время, однако, он снова отказался отправить 29-ю дивизию против Дарданелл[78]. Руководился ли он при этом мыслью, что одной 29-й дивизии для десантной операции будет мало и что следует озаботиться увеличением десантного отряда другими военными частями, а до того отложить продолжение операции, или перед нами один из случаев частых непоследовательностей и колебаний в его решениях, на которые жалуются Черчилль, Берти и др., — сказать трудно. Как бы то ни было, Черчилль признал необходимым обратиться после этого к Асквиту, Ллойд Джорджу и Бальфуру, вошедшему в состав Военного совета от консервативной партии, с весьма важным заявлением, воспроизводившим, по его же словам, те аргументы, которые им были приведены в заседании 26/13 февраля. В нашей печати оно до сих пор не было известно, а потому мы приводим его полностью. Текст этого документа, носящего в том виде, как он опубликован у Черчилля[79], заглавие «оценка (appreciation)», то есть оценка положения, таков:

«1. Россия. Мы не должны ожидать, что Россия в течение многих предстоящих месяцев сможет с успехом вторгнуться в Германию. Однако, хотя русское наступление парализовано[80], мы можем рассчитывать на то, что она не только успешно выдержит оборону, но действительно свяжет и задержит весьма значительные германские силы на своем фронте. Нет основания предполагать, что Германия сможет в какой-либо срок перебросить на запад около 1 миллиона человек (нужных ей против России)[81] и, во всяком случае, что германские силы, достаточно значительные, чтобы повлиять на положение, могут прибыть на запад ранее половины апреля[82].

2. Англо-французские линии на западе весьма сильны и не могут быть подвергнуты обходному движению. Наши позиции и силы во Франции несравненно более значительны, чем в начале войны, когда мы имели перед собой почти четыре пятых перворазрядных сил германской