– Такого в моей практике ещё не было… – покрутил головой Цанава. – Чтобы комиссара госбезопасности не самой маленькой советской республики переподчинили какому-то штатскому хлыщу… Причём – целиком и полностью. Без объяснения причин, без всякого Якова. Да ещё и припугнули: мол, если хоть волос упадёт… Что ты за птица такая ценная, а?

– Птеродактиль! Летающий ящер.

– Не слыхал про таких…

– И неудивительно. Они вымерли. Несколько миллионов лет тому назад.

– Да? А ты, значит, выжил?

– Так точно… Вы, что же, не довольны таким зигзагом эволюции?

Тему эту Цанава предпочёл не развивать:

– Ладно. Замяли… Пойдём далее. Ты согласно своим служебным обязанностям только истуканами должен заниматься или ещё чем-то?

– Ещё, – так Ярослав ответил специально: пускай въедливый нарком поломает голову.

– Давай поговорим начистоту…

– Не имею права.

– Почему?

– Подписку давал.

– В органах?

– Нет, в кругах.

– Каких-таких кругах?

– Научных. В нашей повседневной деятельности не меньше секретов, чем у вас.

– Ну, не скажи!

Тем временем, выяснилось, что они забрались слишком далеко от центра села и, уже пришло время уточнить своё местонахождение, чтобы не заблудиться. Вот «подельники» и решили произвести, как говорят военные, рекогносцировку местности. Сначала на высокий песчаный «бархан» у небольшого перелеска, закрывающего деревеньку от разрушительных ветров, вскарабкался Яра, за ним – Лаврентий Фомич.

Где-то позади, за их спинами, на расстоянии приблизительно в полтора – два километра, рвался в небо острый шпиль костёла Сердца Иисуса, а впереди, точнее внизу, бежал, петляя узкой лентой на бескрайней равнине, хрустально чистый ручеёк с абсолютно прозрачной и, как выяснится вскоре, довольно прохладной, несмотря на жару, водицей.

– Может, ополоснёмся? – предложил Плечов и, не дожидаясь ответа, начал скатываться с горки прямо в узкий, но бурный поток, по пути обрушивая толстые слои мелкого жёлтого песка.

– С удовольствием! – не стал спорить Лаврентий Второй, бросаясь за ним следом. – Заодно очистимся, так сказать, от скверны.

– Ко мне много не прилипло, – плюхаясь с разгона в бодрящую влагу, отшутился Ярослав.

– Ты мне вот что скажи… – продолжил довольно отфыркивающийся комиссар. – Откуда тебе стало известно, что внутри круга, выложенного у входа в Сейловичский храм, может находиться один из входов в подземное царство?

– Интуиция!

– Ага… Ври да не завирайся. Что-то ты, братец, такое знаешь, о чём больше никому не ведомо. Только поэтому тебя держат на белом свете сильные сего мира.

– «Вивере ест цогитаре…» Жить – значит, мыслить. Цицерон. Я ничего нового не выдумываю – просто следую его заветам.

– Ты неплохо кукуешь по-латыни.

– Это должен уметь каждый дипломированный философ. Факт!

– Но ведь «немо насцитур доцтус»… Никто не рождается учёным!

– Браво! Браво! Ни за что бы не поверил, если б не услышал лично из ваших уст.

– Не стоит оваций, – хмыкнул Цанава. – Мои познания в языках далеко не безграничны. И не безупречны. Даже по сравнению с твоими. Однако, как говорят латиняне, «у знающих учись, а незнающих сам учи». И тогда тебе воздастся. Свыше…

24

Спать почему-то не хотелось. Совсем. То есть абсолютно.

Плечов вдруг вспомнил о найденном окурке и решил, пока есть время, тщательно исследовать его.

Запустил руку в карман своих модных брюк и… ничего там не обнаружил.

«Чёрт! Неужели я случайно вытряхнул „бычок“, когда снимал штаны, собираясь на вечернюю прогулку?»

Он включил свой суперфонарь и, плюхнувшись на колени, посветил под кровать.

Ни-че-го!

И тут позади Яры в помещение вспыхнул ещё один источник света.

Керосиновая лампа. В руках конечно же Цанавы.

– А не это ли ты ищешь, профессор? – злорадно поинтересовался он, показывая лежащий на его ладони окурок.

– Это, товарищ нарком, – признался Плечов. – Но, должен заметить, рыться в чужих вещах, по крайней мере, неприлично.

– Я и не рылся. А наши несвижские товарищи претензий не принимают. Они ведь просто выполняли приказ – пока мы с тобой плескались в родниковой купели.

– Понял, – устало вздохнул агент, давно сообразивший, кто выполнил неблагодарную «собачью» работу.

– Неприлично и даже, я бы сказал, – преступно – утаивать от следствия столь важные вещдоки, – тем временем поучительным тоном продолжал вести «воспитательную беседу» комиссар. – И врать нехорошо. Тем более государственным лицам. Как ты там говорил? «Старая копеечка»? Стыдно!

– Виноват, исправлюсь, – поспешил признать свои грехи Плечов.

– Горбатого могила исправит… Ладно, давай вместе эту «копеечку» рассмотрим. Авось что-нибудь и надумаем…

Агент положил на тумбочку окурок и навёл на него мощный луч света.

– К сожалению, ничего нельзя разобрать, дорогой Лаврентий Фомич. Хорошо различим только номер – «пять». Для более точных выводов понадобится лупа.

– Потерпи до утра – будет. «Бычок» давай сюда, пусть он у меня полежит. Так надёжнее.

– Но…

– И попрошу не спорить, профессор.

Чувствуя, что нарком не шутит, Ярослав покорно склонил голову:

– Слушаюсь!

25

После освежающих водных процедур ночной сон был на диво долог и крепок. В итоге Плечов впервые в жизни проспал.

Хотя… Никуда в то утро он не торопился. И знаменитый «внутренний будильник» не заводил.

Но… Без пяти семь – это серьёзно.

Обычно в шесть ноль-ноль он уже был на ногах.

Бегать не хотелось. Накануне они с наркомом дали слишком «взрослую» нагрузку для своих, измученных приключениями последних дней организмов; значит, лучше немного отдохнуть и поваляться ещё часок-другой в свежей, чистой, хорошо накрахмаленной постели.

Однако вскоре эти леностные планы пошли коту под хвост.

Началось с того, что с улицы донёсся визг тормозов.

Ярослав отодвинул в сторону оконную занавеску и увидел на подворье вдовушки… живого Акакия! Тот как раз вылезал из наркомовской машины, при этом чуть не снеся широченными плечами дверцу.

«Чур меня! Чур! – только что не перекрестился Плечов. – Он ведь умер – от гомофилии, лицезрея пущенную мною собственную кровушку[35].

Ан нет! Оказывается, ничего с ним не случилось…

Стоп!

Кого тогда зарыли в землю близ дачи наркома?

А вот этого ты, братец, как раз и не видел. Цанава сказал, что закопал тело в лесу… Но верить безоговорочно такому лгуну и самодуру – себя не уважать.

М-да… Пойду-ка я лично поглазею на плоды чудесного воскрешения».

Учёный вышел из дома и чуть было не сбил с ног комиссара, который, как выяснилось, уже дожидался на крыльце утренних гостей.

– Как я рад, дорогой, что ты смог приехать! – воскликнул он.

– Что тогда говорить обо мне, батоно Лаврентий? – гигант раскинул в стороны накачанные руки и заключил своего патрона в крепкие объятия. – Жизнь без вас не в радость, а в тягость!

– Ты один?

– Нет. С водителем.

– А Жигачёв?

– Он не смог. Супруга его – Валентина Петровна, если помните, – тяжело