— Мой сын…мой сын… — крутились в его голове обрывки горьких мыслей, он отпил из бокала виски, но даже не поморщился, будто не виски, а сока глотнул. — Что будет с нашим герцогством, если меня не станет? Эрик, очевидно, не сможет управлять им. У мальчишки нет ни желания, ни способностей, ни элементарных знаний и опыта. Что же мне делать с сыном? Должно быть я плохой отец, если он вырос таким оболтусом… Он не поступил в академию, не оброс связями, а сейчас ему плевать на вверенных нашей ответственности людей. Я один… Был бы у меня сын такой как Томаш, я бы горя не знал. Ответственный, благородный… сразу видно сын герцога… И почему я не женился после смерти Беллы? Мой долг был оставить наследника. Достойного наследника. Эрик, очевидно, таким наследником стать не способен… Не зря моя позиция повсюду встретила непонимание. Мы не имеем права давать волю своим чувствам. Мы Герберты, прежде всего должны думать о своем герцогстве и роде….

Так думал мой отец, пуская дым в потолок.

Сердце у меня сжалось в тиски. К горлу подступил комок. Горечь в каждом слове отца отравляла меня. Должно быть именно так человек умирает, когда его сердце разрывается…

— А Белла… — продолжал я подслушивать то, о чем сожалеет мой отец. — У неё с самого начало было отторжение к сыну, ещё даже до того, как он на свет появился. Она, видимо, интуитивно чувствовала в нём свою погибель и мой рок. А я дурак не понимал её…

Перед глазами у отца, а, следовательно, и у меня, промелькнули воспоминания. Мать с отцом в спальне. Герцог стоит, а Белла упав на колени и, обняв ему ноги, горько рыдает, моля отца позволить ей приготовить зелье для предотвращения беременности. Отец, поднимает её с колен, укладывает в кровать, ложится рядом, гладит её по волосам, утешает, заверяя, что она напрасно боится, что всё будет хорошо. Она потихоньку затихает у него в руках, проваливаясь в сон.

Это воспоминание сменяется другим.

Мне около года, может чуть больше, я, держась за перекладины, нетвердо стою на толстых ножках и жалобно реву что есть мочи. Над кроваткой нависло лицо матери.

Белла берет меня на руки, качает, напевая какую-то песенку, затем укладывает притихшего меня обратно в кроватку. Берёт вышитую шёлковой гладью подушку со знаком сокола и вновь наклоняется ко мне. Близко-близко, так, что я чувствую её запах — молока и мяты. Но я и вижу это сейчас со стороны — она прикладывает подушку к моему лицу и начинает душить… душить своего ребёнка.

Я задыхаюсь. В груди разгорелся пожар из боли и обиды. Пожар выжигает в груди пустоту.

К счастью отец появился вовремя и оттащил мать до того, как она успела совершить непоправимое.

Герцог бьет её по щеке, с такой силой, что мать падает на пол. Белла, свернувшись на полу клубком, содрогается в рыданиях, с ужасом глядя на свои руки, на вновь расхныкавшегося меня. Отец берет меня на руки, пытается утешить.

— Я не хотела, — шепчет Белла. — Герберт, я не хотела! Что со мной творится⁈ Этот ребёнок сводит меня с ума!

Воспоминание обрывается вспышкой боли. Отец выпустил новое кольцо дыма. И снова приложился к виски.

Я был бы не прочь сейчас присоединиться к его занятиям. С каким бы удовольствием я сделал бы затяжку и глотнул алкоголь, только бы хоть на мгновение затушить эту боль…

— Рождение Эрика принесло нам с Беллой столько страданий, — продолжал рассуждать отец. — Было бы лучше, если бы он вовсе не рождался. Тогда Белла не сошла бы с ума, и мы были бы счастливы…

И вновь наплыли видения. Отец обнимает совсем юную мать за плечи. Она смотрит на него доверчиво, нежно. Игриво шепчет в ухо, что любит…

— Может и лучше, если Эрик не вернется… — выносит приговор отец. — А я тогда женюсь, я ещё могу иметь наследника. Я ещё не так стар… Есть шанс всё исправить…

Жжение в моей груди усилилось. Сердце стучало как бешенное. Я чувствовал ненависть к ним обоим, ненависть и боль. Я отвергнут родителями, они поставили на мне крест, до того, как я появился на свет. Я не знал их любви, их заботы…. Поэтому и сам я не мог никого любить…

Я сделал над собой усилие и, отодвинул обидку на родителей далеко на задний план, зацепившись за то, чем был все эти годы для них я сам. И вид со стороны был далеко не из приятных.

Все эти годы я находился очень далеко был далек от понятия «образцовый сын» и уж точно не являлся лучшим наследником целого герцогства. Вопреки всем усилиям отца, который нанял мне целую свору учителей, я не поступил в академию. Я не интересовался ни тренировками, ни занятиями, ни делами герцогства. Все это время я интересовался только собой, бегал по девкам, и вёл праздный образ жизни. Я был так плох, что собственный отец легко поверил, что я способен на воровство и подлость.

Но то был и не я вовсе, то был слабый избалованный сопляк.

А я… я тоже не идеален… И тоже показывал себя не с лучшей стороны, то опаздывал на тренировки, то демонстрировал своё невежество, то пренебрегал своими долгом и светским этикетом… Так что, в какой-то мере, отношение отца ко мне было справедливым.

Однако, как только я проявлял себя с положительной стороны, то почти всегда получал от отца и поддержку, и благосклонность. Я вспомнил, как во взгляде отца появилась гордость, когда выяснилось, что меч достойного принадлежит мне по праву, и что богиня жизни Аве выбрала меня своим избранником и наградила даром сокола.

Нет, отец любил меня… Просто, мне нужно доказать ему, что я заслуживаю не только его любовь, но и уважения. И я докажу ему. Он поймет, что я достойный наследник, и что он может мне доверить дела герцогства.

Жжение в груди прекратилось, дышать стало легче. Ко мне вернулись способность думать и действовать.

Я повернулся к тому, кто нашептывал мне мерзости.

Я ожидал увидеть опять самого себя. Но передо мной с горящими алым пламенем глазами стояли мать и отец. Они держались за руку, смотрели на меня холодно, с презрением.

— Без