За дверью, скрестив руки на груди, стоял Фил. Он выглядел абсолютно таким же, каким был до того, как принял молоко медведицы. Рыжий парнишка, вот только от прежнего добродушия и открытости не осталось и следа, лицо его было каким-то чужим, злым, надменным.

— Ну, спасибо тебе, сокол, — с нескрываемым сарказмом, не разжимая тонких губ, процедил мне Фил. — Как будто выручил, но вот только как же моя сестра? Ты обещал спасти Киру! Ты обещал! Лучше бы ты помог ей, а я бы как-нибудь без твоей заботы обошелся!

Его слова припечатали меня, как могильной плитой. Даже дышать стало как-то тяжко.

Я хотел было заверить Фила, что всё в порядке, что я помогу и Кире, только всему своё время.

Но вдруг внутри меня раздался голос…

Это был как будто мой собственный голос, он вкрадчиво стал нашептывать мне вполне здравые вещи, которые прежде мою голову не посещали.

Что же мне с того, что я спас Фила? Бегаю, как блаженный идиот по этому миру, спасаю всех, а даже сраное спасибо не всегда скажут, ещё и в обратку зачастую летят упрёки, да недовольство. Не успеешь одного спасти, в беде уже другой оказался, а я непременно назначаюсь крайним.

Я стал возражать себе, мол, не за спасибо же я близким помогаю. Да и все те, кому я помог, зачастую были мне благодарны. Я сразу вспомнил семью трактирщика, их горячую признательность за спасенную мной дочку, и за их собственное спасение тоже.

Но тут же у меня перед глазами появилась другая картина. Воспоминания о том, как Аделаида после своего спасения стала вести торги со мной и заставила объявить помолвку с Лейлой.

— Люди алчны, — шепнул мне голос. — А я ведь тогда чуть коньки не отбросил, спасая эту жабу.

Картинка с Аделаидой потухла и перед глазами появилась разъяренная Стелла, бросившаяся на меня с кулакам, после того как я спас её, рискуя жизнью и пожертвовав Кирой. Стелла тогда, с перекошенным лицом кричала на меня, что это я во всем виноват, что все её беды в её жизни из-за меня.

Обида ещё сильнее сдавила грудь. Меня словно придавило к земле каким-то булыжником.

Из тьмы появилась Кира, повернулась ко мне.

— Это ты во всем виноват, из-за тебя я делю постель с вороном. Посмотри на меня, Эрик.

Я послушно посмотрел, вся её спина была покрыта шрамами, оставленными на её нежной коже плетью.

— Это твоя вина!

Я отвернулся и вновь увидел свирепый взгляд Стеллы, презрительный — Фила, полный упрека — Киры.

Во мне поднялась волна яростного протеста. С чего я им должен-то? Почему они считают, что могут предъявлять мне за свои шкуры.

Для чего, я это делаю⁈ Я мог бы жить спокойно в родовом замке, жить припеваючи, в соответствии со своим положением. Я мог бы наслаждаться всеми привилегиями герцога. Любая женщина, и Стелла первая, могла бы по щелчку пальца оказаться в моей постели. Я мог бы скопить уже не хилое богатство, стать независимым от отца. Прокачать силу, меня бы боялись и уважали.

А в итоге, что я имею? Невинность Стеллы взял какой-то конченный мерзавец, мне в невесты досталась стервозная сука, которую я не выбирал. А почему я вынужден жениться на суке и не быть с той, которая мне нравится? Опять же, потому что добренький, хотел помочь другу семью обрести и оруженосцем стать.

Зачем я беру на себя лишнюю ответственность, лишние проблемы? Они же давят меня. Я прямо физически ощутил, что давят. Даже более того, они вот-вот грозили раздавить меня в лепешку.

И тогда я вспомнил птенца сокола. Зачем я его тогда спас? Мне с этого ничего кроме проблем не грозило. Но я спас, спас жизнь маленького птенца, чтобы он смог потом расправить крылья. За что и был вознагражден великим даром от богини жизни. Она выбрала меня из тысяч людей и одарила своим поцелуем, потому что знала — я всегда приду на помощь, не ища, при этом, выгоды для себя.

С большими способностями приходит и большая ответственность. Не для многих эта простая истина очевидна. Я спасал всех, потому что знал — я их последняя надежда и если им не помогу я, то не поможет никто. А я спасу и наградой для меня станет их жизнь, их счастье.

Тиски, которые душили меня и не давали двигаться, разжались. Груз с плеч упал, я резко повернулся.

За моей спиной стоял я сам. Вот только как будто взрослее и выше. Волосы у меня были длинными, седыми, синие глаза смотрели холодно. Лицо было злым.

Я материализовал меч. Синеглазый материализовал свой меч, он был как две капли воды похож на мой собственный, однако как будто выкован из льда.

— Я спасу всех и тебе, чурбан, меня не остановить! — заявил я собственной тени.

— Ты никого не спасёшь, я раздавлю тебя, мальчишка, — моим голосом ответил мне синеглазый.

— Это сейчас сказал тот, у которого даже нет ни собственного голоса, ни собственного тела. Ты всего лишь моя тень!

— Я — это ты, Эрик, а ты, это я. Прими себя и вместе мы сможем сделать по-настоящему большие свершения. Просто дай мне главную роль, и я сыграю её лучше тебя, — предложила моя тень.

— Ну уж нет! — прорычал я и ринулся в бой. — Не примазывайся ко мне тварь!

Синеглазый легко отражал град моих ударов и, а когда я выдохся сам перешел в наступление, с точностью повторяя все мои приемы. Я отбивался, пока не поймал себя на том, что тоже копирую защиту синеглазого, как он копирует мою атаку.

Я попытался выйти из этого замкнутого круга, прокрутив восьмерку, но бестолку, синеглазый, как мартышка скопировал мое движение. Я будто с собственным отражением дрался.

И что бы я не делал — наталкивался на паясничанье со стороны синеокого. Вскоре руки и ноги у меня задрожали от усталости, пот лил ручьем, меч было поднимать всё труднее. Если бы эта тень хотела, она давно бы меня уже прикончила.

Я попробовал использовать магию, но магию в себе не обнаружил от слова совсем.

Можно ли тьму в себе победить мечом или магией? Я только что на практике показал, что нельзя. А как тогда можно?

Долгой и кропотливой работой над собой может быть и можно тьму из себя изжить,