Шрифт:
Закладка:
– Нет, Березяк. Но я и так помню, что у Егора с начала июня каждый год.
– Еще и отпуск летом.
Сотрудники замолчали. Думать о том, что нелюдь, творящий такое с молодыми девушками, день за днем, месяц за месяцем ходит рядом с тобой бок о бок, было невозможно; как бы к Шинкаренко ни относились в отделе, он был своим, «с этой стороны черты». Но несколько лет безуспешных поисков убийцы при упоминании хоть какого-то нового имени уже автоматически вгоняли оперов в ступор, а тут – и машина, и намеки Мышина, и отпуск…
– А, черт с ним. – Газиев взял мобильный и набрал номер. – Егор, зайди ко мне. Вот сейчас и спросим, – вздохнул он, нажав «отбой». – Что ни день, то праздник.
Появившийся на пороге Шинкаренко был, как всегда, одет с иголочки, улыбался вопросительно и всем своими видом показывал, как рад вызову к начальству. Присел, вопросительно посмотрел на Газиева.
– Егор, фамилия Фирко тебе о чем-то говорит?
Шинкаренко задумался, потом покачал головой.
– Не припомню. По какому делу, скажите, может, вспомню, а так – нет.
– А в районе хутора Темного у тебя знакомые есть?
– Да у меня везде есть. Я же живу в Степном, это две минуты езды.
– Машину брал у знакомых? «Шестерку» бежевую у одного полудурка? – надоело ходить вокруг да около Газиеву. – Олегом зовут.
– Брал, – удивленно подтвердил Шинкаренко, – а…
– А зачем брал?
– Это мои личные дела, к работе отношения не имеющие.
– На вопрос отвечайте, Шинкаренко, – ледяным тоном сказал начальник розыска. Оперативник посмотрел на него с неподдельным изумлением.
– Не буду, – подумав, сказал он.
Газиев пожал плечами.
– Значит, сейчас звоним Карпову, ему будешь отвечать.
– А при чем тут комитетские?
– При том, что у нас убои серией идут, ты не забыл?
Шинкаренко переводил взгляд с оперативников на Газиева, и недоумение в его глазах все росло.
– А я при чем?!
– При том, что все убои – на бежевой «шестерке». И в летние месяцы.
– И… Да вы что, охренели?!
В этот момент Демьяненко и Газиев на девяносто девять процентов уверились, что их опер ни при чем. Таких эмоций от этого лизоблюда не видел, кажется, никто. Он вскочил, резко отодвинув стул, вытаращился на них и заорал:
– К блядям я езжу, довольны?! ФИО скажу следаку на допросе! Мать вашу так, совсем педали спутали?! – Его даже не смущало, что он кричит на начальство. Нонсенс для Шинкаренко. – С места не тронусь, вызывайте Карпова! И пусть домашний арест мне пропишет, а то мало ли кого еще грохнут!
– Егор, успокойся. Мы хотели тебя предупредить…
– …что я урод ублюдочный! Идите вы в жопу!!!
На этой тираде обычно вежливый до приторности Егор вылетел за дверь, так шарахнув ею по косяку, что зазвенели стекла в окнах. Газиев хмыкнул:
– Сколько экспрессии.
– Ничего, перебесится.
– Ладно. Постовенцев, Демьяненко, свободны… дел – непочатый край.
В результате обыска были изъяты все бумаги Мышина, которые нашлись в двухкомнатной квартире. Их предстояло перечитать…
В коридоре в Демьяненко в буквальном смысле врезался отоспавшийся и вернувшийся в отдел Дягилев – с глазами размером не меньше, чем у Шинкаренко, – и с ходу спросил:
– Мы теперь и ментов подозревать будем?! Из-за одного идиота?!
– Вижу, с Шинкаренко поговорил.
– Естественно! Нашли крайнего, Леша! Брал мужик машину – бабу съездить трахнуть, чтобы жена не выследила! Какой он убийца?! Спятили вы все.
– Ты чего кричишь? – подал голос вышедший из кабинета Березяк. – Версии обсуждаются, зачем ругаешься?
– Потому что нашли, на кого думать – на Егора! Ему на повышение идти, а вы собак спускаете!
Демьяненко с удивлением посмотрел на Романа.
– Что-то я не замечал, что вы с ним дружите.
– Дружба не дружба, вы ерундой занимаетесь, а человека подставляете! У вас готовое раскрытие есть, даже жулик помер, а вы начинаете в речке ил мутить!
– Это еще не доказано.
– Не доказано! Восемь лет ничего не могли найти, а теперь вот – все на блюдечке, и не доказано!
– Это и настораживает, что на блюдечке.
– Рома, – осенило наивного Васю Березяка, – ты из-за явки беспокоишься, что на твоем дежурстве? Так не влияет…
– Да ну вас!
Дягилев махнул рукой и отправился в кабинет. Лицо Демьяненко приобрело выражение глубокой задумчивости.
В это время к дому покойного Мышина подходил участковый Мелешко. Зайдя в палисадник, он сразу увидел на открытой веранде Арину.
– Арина, здравствуй.
– Здравствуйте, дядь Гриш.
Арина выглядела ужасно – бледная, губы серые, волосы растрепанные. Только глаза выделялись – опухшие, почти щелочки, красные. Она аккуратно складывала на небольшом комодике вещи отца.
– Я тут собираю, – попыталась улыбнуться она. – Все чистое. Отнесу в церковь, пусть там раздадут. Хотите чаю?
– Нет, Арина, спасибо. Я вот что пришел…
– Не могу поверить, что папы нет, – не слыша его, продолжила складывать вещи девушка. – И все говорят – он убийца… какой он убийца, дядь Гриш? Ну какой? То, что у него эту ерунду нашли – так это же он опять послать в издательство решил, к нему даже какой-то оперативник ходил, рассказывал, что да как…
Мелешко насторожился.
– Какой еще оперативник?
– У папы мысль была последнее время, – грустно сказала Арина, глядя на одежду, – книгу о преступниках написать, только чтобы достоверно было. Вот нашел себе знакомого оперативника, тот ему рассказывал детали, подсказывал сюжет, а папа описывал…
– Часто ходил, говоришь? А кто, как выглядит?
– Не знаю, дядь Гриш, я же на работе постоянно. Сказал – молоденький совсем, мой ровесник. Все какие-то истории рассказывал. Вы же знаете, папа написал о девочках, которых убивали. – Арина вздохнула. – Об этом и книгу хотел. Говорил, будет нарасхват, потому что там… как он сказал… профессионализм сочетается с литературной речью. А они решили, что он… убийца.
– А как звали оперативника?
– Роман. Еще смеялся, что роман будет издан в сотрудничестве с Романом.
Вечером Мелешко позвал Дягилева прогуляться на Темный ерик, где каждый хуторянин систематически то ловил рыбу, то разговаривал разговоры: плакучие ивы, коряги, мостки… По дороге к бетонному мосту-перемычке участковый с оперативником общались как хорошие знакомые. На мосту, облокотившись о перила, Мелешко посмотрел на Романа, не зная, как сказать то, о чем думает.
– Рома, это ты, да? – уже зная ответ, обреченно спросил он. – Ты Мышина попросил все художественно описать? Сказал, что книгу его издадут? Или что на достоверность сначала проверят? Что ты сказал ему?
Дягилев молчал, глядя вниз, на воду, сквозь которую просвечивало зеленоватое дно и где сновали мальки – в полмизинца, не больше.
– А потом что сделал? Как можно было его заставить повеситься? Фото на память, что ли, для обложки?
Участковому было тяжело разговаривать. Прежде всего потому, что стоящего рядом оперативника он знал с его детства и всегда относился к нему тепло. И вот сейчас этот мальчик совершил преступление. Страшное.
– Ты мне объясни – зачем ты это сделал?
Дягилева прорвало:
– Потому что тот урод же не только, сука, девчонок убивал, он же еще и их родню рикошетом! Уже четверо родственников из семи жертв скончались – кто отравился, у кого с сердцем плохо стало, кто повесился! За это вообще надо дополнительную статью вводить! Пусть хоть оставшиеся в справедливость поверят.
– Виновный же не наказан. Какая же это справедливость, Рома?
– А такая! Раз мы ничего сделать не можем, пусть хоть так! Пусть родственники будут знать, что урод еще при жизни мучился, отчего и повесился. Не только их дети мучились, но и он тоже. И узнают, что он псих – тоже, может, полегче станет.
Мелешко покачал головой.
– А ты не подумал, что маньяк может убить еще одну девушку?
– Подумал, – буркнул Дягилев. – Это уже будет другая тема. Решат, что подражает кто-то, расследовать активнее начнут. Что вам нужно?! Мышин больше никого не достает заявами, «висяка» нет, что не так?! Восемь лет раскрыть не могли, тут им весь расклад – и все расстроены! Спасибо бы сказали, дядь Гриша, вам же в первую очередь легче – жалоб меньше!
Мелешко не знал, что ответить. Они стояли на мосту, под высоким сентябрьским небом, тихо жил своей жизнью под ногами ерик, а участковый не мог
