– Он вообще ни с кем не дружил. Жалобы только носил на всех подряд, думал, что, может, кому интересно читать будет… – Девушка снова заплакала. – Он дома все время сидел, писал… Не мог он кого-то убить, он кур не убивает! Не мог он такое…

– Разберемся, – снова, но уже мягче сказал Газиев. – Мы еще увидимся, хорошо? Будьте дома, приедем.

Арина Мышина закивала.

– Конечно! Только папа правда не мог…

– Арина, – спросил Дягилев, – а Фирко Олег вам знаком?

– Кто? – переспросила она. – Фирко? Нет, незнакомая фамилия.

– А кто-то знакомый или родственник по имени Олег есть?

– Ну… одноклассник был, Олег Киреев… сосед у нас, дядя Олег… – Девушка снова вытерла нос. – Извините… это правда не папа.

– Хорошо. Давайте номер телефона.

Она продиктовала номер телефона и попросила показать, в какую сторону идти, чтобы добраться до районного морга. Дягилев показал остановку маршруток…

Мать Арины Мышиной в 1992 году уехала на заработки в Москву и не вернулась. Отец сначала пытался найти ее своими силами, одновременно подавая заявления как в районный, так и во все московские отделы милиции, которые нашел по справочнику. Оказалось, что она просто устала жить в бедности, устала тащить всю семью… а там нашла себя. Через два года она прислала короткое письмо Арине, в котором попросила прощения. Письмо было без обратного адреса.

Больше десяти лет девушка жила вдвоем с отцом. Своеобразный, занудливый, педантичный, но добрый и искренне любящий дочь, днем он работал механизатором, а по ночам писал рассказы, надеясь, что получит гонорар и сможет обеспечить ей безбедное детство. Когда из редакций не пришло ни одного ответа, отец – всегда бывший не от мира сего – стал «репортером, уставшим от несправедливости». Услышав о краже арматуры из соседского двора, за ночь мог настрочить три заявления в милицию, прокуратуру и Госдуму. Над ним смеялись, но Арина всегда жалела его. С годами он стал терять разум, но оставался таким же добрым, безобидным и слабым человеком.

И сейчас, трясясь в маршрутке, Арина Мышина думала только о том, как помочь ему, уже покойному, остаться в памяти окружающих таким же беззлобным занудой. Но не жестоким убийцей.

В этот момент о том же размышлял в ПОМе участковый Мелешко.

Газиев, прочитав «явку», поднял брови и посмотрел на Демьяненко.

– И?

Тот молчал.

– Позвонил я Карпову, он будет вот-вот. Сейчас ты с ним к Мышину домой, на обыск, а Постовенцев пусть с кем-нибудь по адресу этого Олега едет. И наверное, тащит всех в отдел, потом Карпов их допросит… и девчонку эту, дочку. Что сам думаешь?

Демьяненко покачал головой:

– Не знаю. Проверять надо.

– Да… проверять, разбираться… при обыске все обшарьте, Леш, может, там записи какие или еще что, сам знаешь… В курсе держи меня.

Демьяненко кивнул, поднялся и вышел; как было бы все «в цвет», если бы нашли при обыске дневник Мышина с записями о преступлениях! Но отчего-то он был уверен: таких записей не существует.

Под кабинетом уже торчал Постовенцев, забывший ключи. Капитан впустил коллегу, сунул ему под нос «явку» и терпеливо дождался, пока тот прочитает опус до конца. Постовенцев читал быстро.

– М-да, – протянул он, откладывая листы, – кто бы мог подумать. А ты чего такой напряженный?

– Макс, ну вот не нравится мне что-то в этой истории. А что – не могу понять. Несоответствие какое-то.

– Он пишет как под диктовку, – задумчиво сказал Постовенцев. – И энергетики не идет никакой от этой… «явки усталости». Понимаешь? Маньяк бы стал расписывать, как он это делал, во что был одет, кричала девушка, не кричала, сбивался бы… кстати, и конкретики нет. Привезли, изнасиловал, облил, поджег, уехали. Хоть бы «стояла солнечная погода» написал, он же графоман, ему чем больше строк, тем лучше. А тут – как протокол. Хоть и с добавлениями самого Мышина вроде «прокатился слух о чудовищных преступлениях», «устал ждать и вновь вышел на тропу охоты». А дальше – снова четко, как в уголовном деле.

– Тут еще что-то есть… А понять не могу. Ты обратил внимание, конечно, что ручки разные? И почерк меняется, он не в один день это все написал.

– Может быть, усложнять не будем?

– И ты туда же, – с досадой сказал Демьяненко. – Дягилев мне все утро – «не усложняй», сейчас ты начинаешь. Кстати, ищи себе напарника, сейчас поедешь к Фирко.

Дом Олега Фирко, располагавшийся на отшибе соседнего хутора, впечатление производил двоякое. Покосившийся, местами со вставленной вместо стекол фанерой, давно не мытыми окнами, он тем не менее не выглядел заброшенным. Забор был недавно покрашен, рядом с калиткой бродили разноцветные куры, а дальше, как успел заметить по дороге любопытный Березяк, со склона вниз, из другой калитки, шел спуск к реке. В темной воде, не отдаляясь от тропки, плавал десяток плотных гусей. Во дворе сохли простыни и женские вещи, у клумбы с ноготками валялся детский велосипед; но дверь была закрыта, как и ставни. Женщина, подметавшая на крыльце соседнего дома, услышала мотор и с интересом посмотрела на машину.

– Здравствуйте! – вылезая из-за руля, крикнул Демьяненко. – А сосед ваш дома, не знаете?

– Олежка? Не, нету, он в больничке.

– В какой?

Женщина отложила веник, пошла навстречу: ни малейшего следа тревоги на лице, только интерес.

– Так в психиатрической. В городе. У него же обострение каждый август. Вы из милиции?

– А вы откуда знаете? – наивно удивился поехавший с Алексеем Березяк.

Женщина засмеялась вслух:

– А шо я, милицейских не видала?

– Скажите, у вас есть машина?

– Да. – Женщина указала подбородком куда-то в глубь двора. – Мужа моего, в гараже стоит.

С ее разрешения, опера отправились в гараж, где их ждал старенький кирпичного цвета джипик.

– И у Олежека машина есть, – словно отвечая на их мысли, сказала женщина. – Но ее Ленька взял, сосед, он за комбикормом поехал. Олежке-то сейчас она ни к чему, пока он в больничке.

– А что за машина?

– «Жигуль» бежевый.

– Номера, случайно, не помните?

– Сынок, да на черта они мне, – удивилась женщина. – Я и свою-то не помню.

– А Олег, когда дома, дает кому-нибудь автомобиль? – влез Березяк.

– Дает. Да всем почти. Соседям нашим вон – Леньке Кривому, Димке, Кышам давал…

– Кому?

– Кышам. Кыш фамилия у них. Кто на рыбалку подальше хочет или корм птице привезти, тому и дает…

– А с соседнего хутора?

Женщина махнула рукой и снова засмеялась.

– Мальчики, да что ж я, всех помнить буду? Он даже вашим дает, милицейским!

Постовенцев насторожился.

– Это кому?

– Да ходит сюда один, оперативник чи кто он там… Приезжает на своей машине, серой такой, берет нашу и укатывает. Высокий, полный такой, губенки толстые. Вежливый очень. Симпатичный, только волосенки прилизанные.

Постовенцев ткнул Березяка в бок, и тот перестал таращиться на женщину с открытым ртом. Оперуполномоченный Шинкаренко был описан как для хорошего фоторобота.

– И часто берет?

– А разве ж я слежу? Знаю – ходит.

– А Мышина вы знаете?

– Дядю Гришу? Так то родственник наш. Кум моей сестры. Он немного не здоров, по-моему, и Олежка не здоров, вот они и спелись. Иногда на рыбалку вместе ездили, дядя Гриша ему свои байки рассказывал, а тот слушал. Потом спокойный ходил, не нервный, нравились ему байки.

– А вы в курсе, что… – снова начал Березяк, но Максим опять ткнул его в бок.

– То есть машиной часто пользуются?

– Да раз в неделю точно кто-то забежит да попросит, а то и по два раза.

– Спасибо. А Олег, не знаете, когда обычно возвращается?

– В конце сентября. Мама его скоро вернется, через недельку, так что приезжайте, может, она чего скажет…

– И как это психам права выдают… – Газиев барабанил пальцами по столу. – Раз в год обострение, а там катайся, радуйся… Вы там хоть с соседями пообщались?

– Да с теткой одной. Больше нет никого. Тетка сказала, все на ярмарку уехали, к вечеру будут. К вечеру и поедем, хотя толку мало, там все пьяные вернутся.

– На ярмарку… Ну и что, многим этот Олег машину давал?

– Кто попросит, тому и давал. И даже нашему сотруднику.

«Шинкаренко», – подумал Газиев, вспомнив намеки зональника.

– А как сотрудника зовут, не спросили?

– Не знает. Внешне описала. Если он из нашего отдела – это Шинкаренко.

– Не было печали… – Начальник угро вздохнул. – Да какой из него убийца?

– А из