Между тем брат мой продолжал неутомимо работать и приготовляться ко второму дебюту который для него был важнее первого по многим отношениям. В первый дебют он играл в бенефис своего отца, который более двадцати пяти лет был известным актером, стало быть, сын мог ожидать от публики некоторого снисхождения. К тому же и пословица говорит: «Первую песенку, зардевшись спеть», да и вообще в первый дебют публика бывает не слишком взыскательна. Второй же дебют непременно должен быть успешнее первого, чтобы расположить публику в свою пользу.

Всякий понимает, что к первому дебюту готовятся долго, стало быть, дебютант имеет возможность выработать и приготовить свою роль так, чтоб исполнить ее с возможной отчетливостью.

Большую ошибку делает начинающий актер, если он на первый раз выберет себе блестящую роль, а во второй дебют окажется слабее; он тогда много проигрывает во мнении публики.

Так, например, случилось с актером Борецким. Он дебютировал в «Эдипе» (трагедии Озерова); роль сильная, эффектная и, как говорится, благодарная: успех был блестящий. Но зато он в этой роли как бы истратил весь запас своего дарования и не пошел далее: во всех последующих ролях проглядывал тот же слепой Эдип; лучше этой роли он решительно ничего не сыграл в продолжение своей двадцатилетней службы.

Второй дебют моего брата состоялся 13 мая в роли Эдипа (в трагедии «Эдип-царь», сочинения Грузинцева). Эта роль считалась самою трудною из всего репертуара классических трагедий: она требовала много чувств, силы, мимики и пластики. В этой трагедии Эдип – еще молодой человек; страшная, карающая его судьба ему еще неизвестна: он еще не знает, что он убийца своего отца и муж своей матери; обо всем этом он узнает в продолжении трагедии. Легко себе вообразить, какие сценические средства требуются от актера для выполнения этой сильной роли. В 5-м акте он является на сцену с выколотыми глазами и, осуждая себя на вечное изгнание из отечества, прощается со своими детьми.

Рост моего брата, красивая наружность, великолепный греческий костюм много говорили в его пользу при первом его появлении. Принят он был прекрасно; тот же восторг и аплодисменты, как и в первый раз.

Все сильные места его роли имели блестящий эффект, и второй дебют удался сверх ожидания.

Третий его дебют был 27 мая в роли Танкреда (в трагедии Вольтера, перевод Гнедича). Эта роль как нельзя более соответствовала его средствам и фигуре. Роль эта не так сильна, как две первые, но очень эффектна и выгодна для дебютанта: личность благородного и несчастного Танкреда возбуждает в зрителях невольное к нему сочувствие. В этом спектакле дебютант был принят публикою с таким же одобрением, как и в прежних ролях.

По принятым правилам театральной администрации, судьба дебютанта обыкновенно решается или после первого дебюта, если дебютант окажется положительно бездарным, или после третьего, если дирекция находит в нем дарование. Не знаю почему, только от брата моего потребовали четвертого дебюта, который и состоялся 11 июля в роли Пожарского в трагедии Крюковского.

Замечательно, что все дебюты происходили в самое невыгодное для театральных представлений время. В летнюю пору как известно, мало охотников посещать спектакли, стало быть, надобно сильно заинтересовать публику, чтобы заманить ее в театр, но во все дебюты моего брата были почти полные сборы.

28 июля он был определен на службу и подписал контракт на три года, с жалованьем по 2000 рублей ассигнациями, с казенною квартирою при десяти саженях дров, и в три года один бенефис.

В следующем, 1821 году, 2 мая, в Большом театре под руководством князя Шаховского дебютировала воспитанница Театрального училища Любовь Осиповна Дюрова в комедии Мольера «Школа женщин» (перевод Хмельницкого) и имела замечательный успех. Ко второму же дебюту 6 мая была приготовлена роль Бетти в комедии «Молодость Генриха V», и князь Шаховской хотел, чтобы я также дебютировал вместе с нею. Собственно говоря, это не могло называться дебютом, потому что я уже раза два или три участвовал в драматических спектаклях. Роль пажа, выбранная князем для моего дебюта, была вовсе не важной. Мне, как дебютанту, поаплодировали при первом выходе – и только!

В конце пьесы начали громко вызывать дебютантку и князь велел мне также выйти вместе с нею, хотя я вполне сознавал, что не стою этой чести. Короче сказать, мой дебют прошел так себе: ни дурно, ни хорошо… Замечательно, что в тот же вечер я участвовал в балете «Тень Либаса» как фигурант: крепостник Дидло еще не соглашался дать мне вольную…

Глава VIII

Смею надеяться, что благосклонные мои читатели, судя по предыдущим главам, не упрекнут меня в обычной слабости пожилых людей – хвалить безусловно свое доброе старое время. Теперь я, например, расскажу один грустный факт из жизни моего покойного брата, Василия Андреевича, случившийся с ним в самом начале его сценической деятельности.

В настоящее время благодаря справедливости милосердного нашего государя подобный факт, конечно, не может повториться; и мне тем прискорбнее вспоминать о нем, что тут замешана личность, которая должна возбуждать в каждом русском человеке невольное к себе уважение.

В 1822 году, 9 марта, на четвертой неделе Великого поста, прошел у нас в Театральном училище домашний спектакль под руководством князя Шаховского. Я участвовал в этом спектакле, и брат мой пришел посмотреть меня. Тогда директором Императорских театров был Аполлон Александрович Майков.

По окончании первой пьесы, в которой я играл, мы с братом вышли в танцевальную залу, где тогда поместили учебные столы и скамейки, которые были сдвинуты на самый конец залы. Отойдя в сторонку, мы прислонились к одному из этих столов и начали разговаривать между собою: он делал мне некоторые замечания насчет сыгранной мною роли. Во время антракта зала наполнилась нашей театральной публикой; на другом конце этой длинной залы были князь Шаховской и Майков; мы, загороженные от них толпою, вовсе их не заметили и продолжали спокойно разговаривать. Вдруг Майков подбежал к нам и обратился к брату с резким выговором: как он-де смел сидеть в его присутствии?

Брат, озадаченный такой неожиданностью, несколько сконфузился и отвечал, что, во-первых, он не сидел, а стоял, прислонясь к столу; во-вторых, вовсе не видал Аполлона Александровича.

Майков не хотел слышать никаких оправданий и явно старался своею грубостью вызвать моего брата на дерзость.

– Ты мальчишка, – говорил он, – я научу тебя уважать начальство! Ты не смотри на то, что я хожу в старом