Матушка наша, поддерживаемая Колосовой, едва могла войти в приемную графа. Он вышел… Она бросилась к его ногам и, рыдая, подала ему просьбу.

Раздраженный граф грозно закричал ей:

– Меня слезы не трогают, я видел кровь!

Эта странная фраза была сказана им со строгим выражением лица и с полным убеждением, что он сказал и логично, и убедительно. Что он видел кровь, в этом, конечно, никто не сомневался; но какое же отношение эта кровь имеет к слезам испуганной и отчаявшейся матери, пришедшей умолять о пощаде своего сына?

Граф начал читать ее просьбу и еще более обнаружил негодования. Он ударил рукой по бумаге и сказал:

– Вот за это одно слово его надо отдать в солдаты!

На этот раз граф сказал уже вовсе нелогично. Мать подает просьбу о помиловании сына. Что бы ни было написано в этой просьбе, сын ее ни в каком случае не может быть тут ответчиком.

Матушка от слез и душевного страдания ничего не могла говорить; но тут Колосова, которая была неробкого десятка, вступилась за нее и энергично начала упрекать графа в его жестокости и несправедливости.

Граф, наконец, умилостивился, начал успокаивать матушку и, посадив ее подле себя, сказал:

– Этот урок был нужен молодому либералу, который набрался вольного духу от своего учителя Катенина; впрочем, нынешний же день велю его освободить.

Матушка воротилась домой несколько успокоенная обещанием графа; однако ж брат мой был возвращен из крепости на другой уже день вечером.

В каземате он просидел 42 часа. Немного для ежедневного рапорта коменданта; но с лишком достаточно для того, чтобы дать понятие, как в то «доброе старое время» умели ценить и поощрять талантливых и начинающих артистов.

Матушка наша была одна из тех робких, мягкосердечных и впечатлительных натур, воображению которых зачастую самые обыденные житейские неприятности представляются в преувеличенном виде. Что же она, бедная, должна была перечувствовать в продолжение этих двух суток! Господь дал ей силы перенести эти ужасные потрясения, но такая строгость ничем не вызванная со стороны моего брата, могла бы стоить ей жизни.

Добродушный комендант Сукин, отпуская моего брата из крепости, сказал ему:

– Я, по моей должности, никогда не бываю в театре, но слышал от моих знакомых, что вы артист даровитый; вот теперь, как вам придется представлять на сцене какого-нибудь арестанта, вы, побывши у нас, конечно, еще натуральнее сыграете свою роль. Прощайте, сударь. «До свидания» я уж вам не скажу, – смеясь, прибавил он. – Я к вам в театр не езжу, так, дай Бог, напредки и вам не посещать нас грешных. Желаю вам успехов. Не поминайте нас лихом.

Легко себе вообразить, в каком мы были восторге, когда брат воротился из крепости: не помнили себя от радости. По той же, вероятно, причине и квартальный надзиратель позабыл возвратить брату деньги, полученные им от него в самые грустные минуты; он, конечно, не хотел напоминать ему прошлого горя.

Недели через две или три брат мой письменно просил Кречетова о возвращении своих денег; но так как расписки в получении их квартальный не давал, то, конечно, и не считал себя обязанным возвращать их. Когда же отец наш написал ему что будет жаловаться обер-полицмейстеру, то отец Кречетова пришел к нашему отцу и умолял пощадить его сына, не срамить его перед начальством и что он сам, наконец, даст честное слово заплатить вместо своего сына всю сумму сполна. Отец мой не жаловался, а отец Кречетова денег не возвратил. Благородный же сын его получил года через два чин «высокоблагородия» и был долгое время частным приставом в нашей части.

В том же 1822 году Павел Александрович Катенин был выслан из Петербурга; и вот что вызвало на него эту опалу. Знаменитая трагическая актриса того времени Катерина Семеновна Семенова, вторично вступив на сцену, долго не хотела удостоить моего брата чести играть с нею и вообще отзывалась о нем с пренебрежением. Все трагедии она играла тогда с Брянским. Главная причина ее нерасположения к моему брату была, во-первых, в его дружбе с Александрой Михайловной Колосовой – ее соперницей по театру[29]; а во-вторых, будучи сама прежде ученицею князя Шаховского, Семенова принадлежала к его партии и крепко не жаловала Катенина за его злой язык и строгую критику.

В первый раз она начала играть с моим братом в трагедии «Поликсена» соч. Озерова, 18 сентября (Колосова тогда отошла от театра и жила в Париже). Семенова играла Гекубу, брат – Пирра, а роль Поликсены исполняла молодая воспитанница Театрального училища Азаревичева, ученица Семеновой. Эта 16-летняя девушка не имела никаких средств – ни внешних, ни внутренних – для сильных трагических ролей и, разумеется, была очень слаба и неудовлетворительна (впоследствии она перешла на роли служанок). Семенова же по окончании трагедии, при вызове собственно ее, вывела вместе с собою и свою ученицу. Такая закулисная протекция показалась многим неуместной, потому что никто не думал вызывать эту воспитанницу. (Надо заметить, что вызовы тогда имели значение и считались большой наградою артистам.)

Раздалось шиканье. Катенин сидел в первом ряду кресел и, так как он имел в то время значительный авторитет в кругу истых театралов, вероятно, был тут главным зачинщиком. Он закричал:

– Семенову одну!

Гордая Семенова, не привыкшая к такого рода протестам, возмутилась этой демонстрацией и на другой же день официально пожаловалась графу Милорадовичу, который, в своей неограниченной власти, запретил Катенину посещать театры. Понятно, что такой запрет сильно раздражил страстного любителя театрального искусства; Катенин не скрывал своего негодования и не стеснялся в резких отзывах насчет губернаторской власти, что, вероятно, не могло не дойти до графа.

Но этим дело еще не кончилось. Покойный государь Александр Павлович был тогда в отсутствии, кажется, за границей. Прошло месяца полтора после этого рокового спектакля и в продолжение этого времени граф Милорадович, по всем вероятиям, донес государю о поступке Катенина; может быть, даже увеличил его вину.

Как бы то ни было, только в одно «прекрасное утро» (а именно: 7 ноября) я пришел к Катенину часов в одиннадцать и просил прослушать меня в какой-то новой роли. Он занялся со мною, но вдруг входит слуга и докладывает, что приехал полицмейстер Чихачев.

Катенин очень удивился.

– Что это за посещение? Что ему от меня надобно? – сказал Павел Александрович, велел его пригласить в гостиную и вышел к нему.

Я остался в кабинете один и вскоре услыхал довольно крупный разговор; хотя слов я не