Шрифт:
Закладка:
– Какой тут черт пугает фонарем моих лошадей?! – закричал испуганный князь.
– Это я… я вышла к тебе навстречу, чтоб тебе удобнее было проехать…
– Кто просил тебя тут, Катенька, соваться? Ты чуть не убила меня своею нежностью.
Кучер в это время остановил лошадей, слез с козел, и кое-как мы втроем вытащили из канавы насквозь промокшего князя. Вода лилась с его платья, а брань – с языка. Катерина Ивановна сама была и перепугана, и огорчена этим происшествием, и не знала, как успокоить своего друга. Они оба были правы, но на грех мастера нет: иногда и хорошие намерения имеют дурные последствия.
В то старое доброе время переводчиков с французского и немецкого для театра было очень немного, а драматических сочинителей еще меньше, и потому редкий бенефис обходился без содействия князя Шаховского. Не говорю уже о бенефисе Ежовой, для которой он ежегодно писал оригинальную пьесу с хорошей ролью и вообще составлял заманчивую афишку. Тут, разумеется, выгоды их были обоюдны: касса у них, вероятно, была одна, князь Шаховской не имел никакого состояния.
Здесь я должен заметить, что если у него и имелись некоторые недостатки, то его положительно нельзя упрекнуть в корыстолюбии. Я не помню ни одной его пьесы, которая бы не шла в бенефис артистов и, разумеется, эти пьесы отдавались им без всякого вознаграждения; разве иногда кое-какие неважные подарки предлагались князю после удачного бенефиса за его труды. Между тем как он, будучи с директорами театров всегда в дружеских отношениях, мог бы легко продавать свои пьесы в казну и иметь от этого большие выгоды. Едва ли он так же получал жалованье, как драматический учитель: он занимался этим просто из любви к искусству.
Домашнее министерство финансов было по части Катерины Ивановны, князь же, как член Российской академии и Общества любителей русского слова, состоял по министерству народного просвещения и хлопотал только о том, чтоб у него была свечка или лампа в его рабочем кабинете, а что делалось в столовой, гостиной и даже в детской – это до него не касалось. Наружность князя была очень оригинальна и даже карикатурна: он был высокого роста, брюхо его было необъятной величины, голова большая и совершенно лысая, нос длинный, с горбинкой; вообще вся фигура его была тучна и неуклюжа, голос же, напротив, был тонок и писклив.
Живучи у него на даче и после часто бывая у него, я имел случай хорошо ознакомиться и с характером князя Шаховского, и вообще с домашним его бытом. Князь был необыкновенно богомолен: ежедневно целый час он не выходил из своей молельни, где читал молитвы и акафисты и делал обычное число земных поклонов, так что с верхней части лба у него не сходило темноватое пятно вроде мозоли. Впрочем, это гимнастическое упражнение было, вероятно, полезно для его здоровья при его тучности и сидячей жизни. В 1-е число каждого месяца, в день именин, рожденья его самого или кого-нибудь из его семьи служились у него на дому молебны. В церкви же, по большим праздникам, князь обыкновенно почти всю обедню стоял на коленях, глубоко вздыхая, и со слезами на глазах повторял молитвы священника или псалтыри дьячка и пел вместе с хором. (Крайне фальшиво: у него не было никакого слуха.)
Антагонисты его положительно не верили его религиозности и утверждали, что всё это притворство и лицемерие, называя его Тартюфом. Но какая же была цель этого лицемерия, какая польза? Кого князь хотел обмануть этой набожностью?.. В монастыре подобное лицемерство имело бы смысл и значение, в театральном же мире, где он провел всю свою жизнь, в этих антиподах монастырского обычая, все такие проделки не имели ни смысла, ни цели, ни назначения.
Тогда, разумеется, я верил искренности князя, да и теперь не могу признать справедливости этих обвинений и вполне убежден, что он не был Тартюфом. Катенин и Грибоедов были тогда большие вольнодумцы, особенно первый, и любили подтрунивать над князем насчет его религиозных убеждений; тут он выходил из себя, спорил до слез и часто выбегал из комнаты, хлопнув дверью.
Как драматический писатель князь Шаховской по справедливости должен занять почетное место в истории русского театра: он написал более ста пьес – трагедий, драм, комедий, опер и водевилей, но едва ли и половина из них была тогда напечатана. В настоящее же время они сделались библиографической редкостью, и их теперь не только не отыщешь в книжных лавках, но сомневаюсь, чтоб они вполне уцелели и в театральной библиотеке.
Глава VI
В продолжение этого времени мне довелось сыграть на нашей школьной сцене несколько значительных ролей; в публичном же театре я в первый раз играл в 1818 году – роль Вильгельма в драме «Эйлалия Мейлау», сочинения Коцебу в бенефис актера Боброва, который сам проходил со мною эту роль. В одном или в двух местах мне даже аплодировали. Первый аплодисмент, первое одобрение публики! Боже мой, как я был счастлив! Я думал, что этот строгий, беспристрастный ареопаг не может ошибаться. Я был тринадцатилетний мальчишка, мальчишку же играл и был в полном восторге!
С этого времени мне начали давать небольшие роли пажей, крестьянских мальчиков и другие подходящие к моему возрасту. Отец мой просил капельмейстера Кавоса учить меня пению. Я раза три был у него в классе, но так как голос мой находился тогда в переходном состоянии, то есть из сопрано изменялся в другой, неопределенный (или лучше сказать, у меня тогда Кавос не доискался просто никакого голоса, форсировать же неокрепший голос не только бесполезно, но даже вредно), опытный капельмейстер посоветовал мне переждать это критическое время. Не могу при этом случае не посвятить нескольких строчек памяти этого необыкновенного человека.
Грустно становится, что в нынешнее время мы не встречаем уже более таких бескорыстных жрецов искусства, какие были прежде. Катарино Камилло Кавос был итальянец, уроженец Венеции, и с молодых лет переселился в Россию. Он был прекрасный композитор, отличный знаток музыки и учитель пения с большим вкусом и прекрасною методою. Кроме занятий своих
