эпизода из нашей закулисной хроники того времени. Однажды маленький воспитанник Театральной школы, лет восьми или девяти, нечаянно пробежал где-то позади сцены во время какого-то балета. Князь выскочил из своей директорской ложи, велел позвать к себе бедного мальчугана и подбил ему глаз своей подзорной трубой, которая у него тогда была в руках. На счастье мальчугана, тогда еще не были в употреблении бинокли, и потому у него остался синяк только под одним глазом.

Другой случай произошел не по балетной, а по драматической части. Был у нас тогда один молодой актер Булатов (он поступил на сцену, оставив статскую службу, и имел тогда чин титулярного советника). Ему назначили какую-то ничтожную роль, не подходящую к его амплуа. Он от нее отказался, и его сиятельство за таковую дерзость велел посадить его на съезжий двор![20]

«Свежо предание, а верится с трудом».

Эта грустная история, разумеется, глубоко оскорбила и возмутила всю труппу, и старшие актеры (в том числе и отец мой) решились идти к грозному директору просить отменить приказание, унижавшее звание придворного артиста. Но монгольский князь принял этот справедливый протест за явный бунт, воспылал гневом и погрозил им, что доложит об их дерзости государю и их всех «в Сибирь законопатят». Бедные старики артисты убрались от сиятельной грозы подобру-поздорову, повесив горемычные головы, а Булатов, высидев несколько дней в арестантской, вышел в отставку (поступив опять в гражданскую службу, он впоследствии дослужился до тайного советника).

Но если этот сиятельный деспот был плохой ценитель талантов, зато по хозяйственной части он имел репутацию расчетливого администратора, и, как говорит предание, в продолжение его директорства не только никогда не было дефицита, но оставалось ежегодно несколько тысяч в экономии.

Здесь я не лишним считаю заметить, что балет и опера действительно монтировались роскошно по тому времени; но наша драматическая сцена не могла похвалиться особенною заботливостью его сиятельства и никогда при нем не щеголяла ни новыми декорациями, ни костюмами. Театральное училище, сколько я помню, князь Тюфякин посещал только раз в год, во время танцевальных экзаменов; словесные же – его нисколько не интересовали, также точно, как и школьные наши спектакли.

Зато мы, бывало, с нетерпением ждали первой недели Великого поста, когда являлись к нам плотники для постановки нашего временного театра. Но, увы! хоть у меня тогда была смертная охота к драматическим занятиям, но участь-то была горькая! До сих пор мне было суждено изображать только бессловесных личностей, и я фигурировал на сцене, не разжимая губ (разве только иногда от зевоты). Мрачная перспектива фигурантской службы была, конечно, очень непривлекательна. Фигурант, как всем известно, самое жалкое существо в театральном мире. Ни к кому из земных тружеников так не подходит русская поговорка «неволя пляшет, неволя скачет», как к нему. Вечно толкущийся, грустно смеющийся, он, бедняга, как автомат, осужден допрыгивать свой век при всевозможных лишениях до скудного своего пенсиона!

Понятное дело, что постоянным и единственным моим желанием было выпрыгнуть из этого панургова стада, но не так-то еще скоро осуществились мои мечты. С какой, бывало, завистью я глядел тогда на старших воспитанников, подвизавшихся на нашей крошечной сценке, и как радехонек бывал, если мне дадут какую-нибудь ничтожную ролишку.

Замечательно, что из всех взрослых воспитанников того времени (1816 и 1817 гг.), участвовавших в этих спектаклях, только двое или трое поступили из училища в драматическую труппу; прочие же предпочли балетную часть. Сознавали они свою неспособность быть актерами или, может быть, всемогущий, грозный Дидло загораживал им дорогу на это поприще, только все они впоследствии стали кто солистом, кто корифеем[21], а кто остался горемычным фигурантом.

В этот же период времени отец мой, желая приохотить старших моих братьев к драматическому искусству, устраивал иногда домашние спектакли в семейном кругу Братья мои Александр, Василий и Владимир были тогда уже чиновниками и служили в разных департаментах. Отец и мать мои имели казенную квартиру в доме Голлидея на Офицерской улице. Квартира, как я уже сказывал, была очень тесная, состояла из четырех маленьких комнат, а семья наша была довольно большая.

Всей технической частью при устройстве этих спектаклей заведывал всё тот же старинный друг нашего семейства и страстный театрал с незапамятных времен князь Иван Степанович Сумбатов. Бывало, недели за две до представления поднимался в нашем тихом семействе, как говорится, дым коромыслом. Пачкотня, стукотня, клейка, шитье костюмов и проч. Тут отец, мать, сестра и братья мои, короче сказать, все принимались за работу, но главный распорядитель был постоянно наш добрый князь: он был тут плотник и ламповщик, машинист и декоратор, даже и типографщик: ухитрился печатать на каком-то ручном станке афиши для этих спектаклей. Труппа наша состояла, кроме трех моих братьев, сестры и меня, еще из некоторых близких наших знакомых.

Зрителями этих спектаклей обыкновенно оказывались актеры и актрисы того времени и знакомые отцу моему литераторы, в числе последних бывали: князь Шаховской, Загоскин, Висковатов и Корсаков. Тут-то и зародилась у старшего моего брата Василия (впоследствии известного трагика) страсть к сценическому искусству.

Замечательно, что прежде он выбирал себе по большей части комические роли, а серьезные охотно уступал другим. Так, например, играл он Жеронта в комедии «Шалости влюбленных» (Мольера), играл в пьесе «Триумф» (Крылова), даже Филатку в оперетке «Ям» (Княжнина), а потом уже принялся за драму, которая, конечно, и была настоящим его призванием.

В то время актер Величкин, занимавший на сцене первые комические роли, также хаживал на домашние наши спектакли и, видя брата моего Василия в своих ролях, стал на него коситься и подозревать в нем будущего своего соперника. Он вполне был уверен, что брат мой готовится занять его амплуа. Когда же впоследствии увидел его в какой-то небольшой драме, то подошел к нему и дружески сказал: «Нет, Васенька, комические роли не по твоей части, вот драма – другое дело; это более по твоим способностям». Простак Величкин думал схитрить, а сказал правду.

Князь Шаховской, который тогда считался строгим и опытным знатоком драматического искусства, заметив вскоре хорошие задатки в моих старших братьях (особенно в Василии), предложил нашему отцу принять их под свое покровительство и воспитать из них артистов. Отец и мать охотно согласились на это предложение, и в тот же год оба брата мои начали ходить к князю для уроков. Через полгода, кажется, они уже дебютировали в школьном театре в присутствии директора князя Тюфякина. Весь этот спектакль был составлен из учеников Шаховского: они разыгрывали сцены и отрывки из некоторых драм и комедий.

Брат мой