— но вряд ли военные так уж интересуются вредителями растений, которых изучал Ода. Думаю, что про того ассистента он говорил для собственного, а главное — для вашего успокоения. Не то он, вероятно, рассказал бы, как горько ему бросать свою работу. Вам не показалось, что он чего-то не договаривает?

— Нет.

— А о чем он обычно говорил, когда бывал у вас?

— Пожалуй, больше всего о своих личинках,— ответила Сэцу, чуть заметно улыбаясь.— Вы ведь, наверно, знаете, как он их называл?

— Да, он называл их детками, доченьками, когда исследования шли успешно, а если дело не ладилось, честил их разбойницами, негодяйками.

Рассказывая Сэцу о своих подопытных личинках, Ода жаловался, что они ему доставляют много хлопот, и каждый раз приглашал ее побывать у него в лаборатории. Обещал угостить ее превосходным обедом, который одобрил бы даже Сёдзо, и показать ей интереснейшие графики.

— Когда Ода-сан хотел чем-нибудь похвастать, что случалось с ним очень редко, он непременно говорил о своих кулинарных способностях и о своих графиках,— сказала Сэцу.

— Обеды у него действительно были лучше этих бутербродов,— улыбнулся Сёдзо, как бы заражаясь улыбкой Сэцу.— Графики же в его лаборатории — это бесчисленное множество точек и линий, ничего занимательного, в общем то же самое, что кривые температуры ваших больных. Но для Оды они были краше наилучших картин, настоящими шедеврами. Он меня всегда спрашивал: «Ну что, нравится?» И я не знал, что отвечать.

— Как я сейчас жалею, что ни разу не побывала у него в лаборатории!—сказала Сэцу.— И зачем я в тот вечер не проводила его до самого вагона! Но я беспокоилась за свою больную и спешила вернуться.

Когда электричка уже приближалась к станции, Сэцу остановилась у перехода. Топоча своими изношенными коричневыми ботинками, Ода взбежал по лестнице, так же поспешно спустился на противоположную платформу, с чисто детской беспечностью остановился у самого ее края и помахал Сэцу рукой. При свете высоких фонарей она увидела его улыбающееся лицо и поблескивающие очки.

В этот момент на станцию ворвалась электричка. Сэцу онемела от ужаса... Безжалостными своими железными челюстями электричка вцепилась в крупное, одетое в белый полотняный костюм человеческое тело, торчавшее на ее пути, взвизгнула и швырнула его на рельсы...

Дойдя до этого места своего рассказа, Сэцу не могла сдержать слез, они потекли по щекам.

— Ода вообще был немного неповоротлив. Вероятно, его и в самом деле сшибла электричка,— сказал Сёдзо. Опустив глаза и уставившись в тарелку, на которой оставалась лишь зеленая петрушка, он продолжал:—Я не помню случая, чтобы он когда-нибудь жаловался на свое одиночество. Он казался человеком рассеянным и беззаботным, но, видимо, чувствовал себя одиноким и не хотел об этом говорить. В студенческие годы он почти никогда не ездил домой. Встретившись теперь с его родственниками, я понял причину.

А ведь он был такой добрый, такой привязчивый и при всей его преданности своей работе она не могла всецело заполнить его сердце. Скажу вам прямо: только вы одна могли бы помочь ему. И, думается, он был счастлив умереть у вас на глазах, помахав вам на прощанье рукой. Это ведь совсем не то, что погибнуть в грязи где-нибудь в Маньчжурии или в Китае.

— Но ведь и от меня ему не было никакой пользы. Я не смогла ему помочь даже тогда, когда он погибал на моих глазах. Как мне его жаль! — сказала Сэцу.

«Пожалуй, уже от одних этих слов Ода почувствовал бы себя счастливым»,— подумал Сёдзо. Он взглянул на Сэцу, которая, достав носовой платок, вытирала глаза, прячась за синюю стеклянную вазочку с увядшими цветами. И неожиданно перед ним всплыл образ Тацуэ, которая ни внешним, ни внутренним обликом нисколько не была похожа на Сэцу. А что, если бы он, Сёдзо, умер так же, как Ода, или был убит на войне, стала бы Тацуэ проливать по нем такие же искренние слезы? В душе он тут же посмеялся над своим нелепым вопросом, и вдруг перед его мысленным взором одно вслед за другим, словно шары на бильярде, промелькнули еще два лица. Это было так неожиданно и странно, что он поразился. Какое отношение имела к нему Марико? И тем более — госпожа Ато! Эта женщина была предметом его тайных грез, но никогда не вызывала в нем ничего, кроме чувственного желания, проникавшего в его молодое тело, как земные соки проникают в растение. И сейчас думать о ней было и противно и досадно.

— Сколько с нас? — сердито, словно желая сорвать на ком-нибудь зло, крикнул Сёдзо официантке, которая, сидя в углу, дразнила белого щенка и в то же время с назойливым любопытством поглядывала на них.

Расплатившись, Сёдзо закурил новую сигарету и встал.

— Пойдемте?

Когда они вышли из-под тента, Сэцу сказала: _

— Вы, Канно-сан, наверно, поедете электричкой? А я — автобусом. Мне придется немного пройти пешком, зато уж без пересадки.

— И я могу автобусом.

— Да, но ведь такая жара!

— Сделаем небольшой крюк и пойдем в тени. Мне знакомы эти места.

Сёдзо знал этот район в дни беззаботной юности, когда только что поступил в колледж и был чемпионом по теннису. Тогда он часто приезжал сюда на состязания с теннисистами другого колледжа, расположенного поблизости отсюда. Но Сёдзо не стал пускаться в объяснения. Они перешли переезд, миновали шумную улицу с лавчонками, закусочными и ларьками и попали на тихую, утопавшую в зелени улицу, застроенную особняками. Торговая улица выросла с ней по соседству — когда-то такие же улицы возникали рядом с монастырями.

— Как вы думаете,— спросил вдруг Сёдзо, когда они проходили мимо каменных ворот, над которыми свешивались ветви плакучего дербенника с ярко-красными цветочками, похожими на бумажные,— как вы думаете, сам Ода догадывался?.. Знал он, что так сильно вас любит?

Сэцу вспыхнула и вслед за тем побледнела. Но ответила она спокойно, как если бы вопрос не имел к ней никакого отношения:

— Кажется, нет. И я радовалась этому. Так было лучше.

— Да, так было лучше,— сказал Сёдзо. Ему не нужно было спрашивать, почему она так говорит: для него это было ясно. А знаете,— продолжал он,— иногда мне очень хотелось пошутить над ним. Ведь сколько раз я приходил к нему обедать, и не было случая, чтобы он не говорил о вас. Меня так и подмывало спросить: «Кого ты больше любишь — Сэттян или своих личинок? Ты