Тиму старался подыскать достойные слова для ответа. Аргументы, приведенные девушкой, не походили на доводы других посланцев пэкьу. Вместо цитат из мудрецов ано, которые ему не составляло труда парировать, она… словно бы видела вещи под другим углом.

– Нельзя сравнивать полет дикого гуся с танцем пресноводного карпа. Мы живем тут на законных основаниях. А вы захватчики.

– В самом деле? И что, разве вы всегда жили здесь? Насколько мне известно, ваши предки отобрали эту землю у людей, населявших ее прежде.

– Это было очень давно! Я и все, кого вы поработили, родились в Дара.

– Значит, если ты родился тут, то вправе решать, кто есть народ, а кто нет? Если я рожу здесь сына или дочь, мой ребенок будет считаться захватчиком?

– Нет! Но это… это…

– Я постоянно слышу, что эта земля принадлежит вам, но никак не могу осознать сие. Как может земля принадлежать кому-либо? Все-Отец создал мир, и все мы в нем просто гости. Мы скитаемся по земле, как стада диких буйволов. Право питаться, дабы существовать, – единственное значимое право, и оно есть у каждого человека.

В доводах Танванаки Тиму слышалось эхо притчи о занавесе, рассказанной Дзоми Кидосу.

«До своего рождения все мы – всего лишь возможности. Мы не контролируем миг собственной инкарнации и можем появиться на свет как сыном императора, так и дочерью крестьянина. Завеса поднимается, мы входим в мир и обнаруживаем, что держим в руках шкатулку, которая определяет нашу судьбу безотносительно к нашим способностям. Тем не менее великие философы неизменно утверждают, что наши души весят одинаково в глазах Отца Мира, Тасолуо».

Тиму решил, что в словах принцессы льуку имеется здравый смысл.

– Если бы ты изложила эти аргументы в обстоятельной беседе с моим отцом, уверен, что мы могли бы прийти к некоему компромиссу, – сказал он искренне.

– Серьезно? – Танванаки расхохоталась. – Ты веришь, что твой отец по доброй воле оставит один из этих островов и отдаст его нам? Полагаешь, что император Дара не потребует взамен клятвы подчиниться и служить ему? Ты и правда думаешь, что он не захочет обратить нас в рабов, как адмирал Крита? И даже если вдруг император проявит такое божественное милосердие, позволит ли его знать отбирать их владения и лишать аристократов влияния? Ты глупец, если и впрямь веришь в это. Я не настолько лицемерна и испорчена, как вы в Дара, но даже я знаю, что в жизни так не бывает.

Тиму молчал. Эта молодая женщина кардинальным образом изменила его понимание мира. Он не мог больше с уверенностью утверждать, что дело Дара правое, что оно угодно богам.

* * *

Так началась их дружба (или роман – Тиму не брался определить с уверенностью, что именно), которая казалась совершенно невообразимой. Танванаки каждый день приходила поговорить с пленником. Беседы иногда тянулись часами: молодые люди гуляли по полям, делясь воспоминаниями о детстве и споря о том, чей образ жизни лучше.

Танванаки позволила Тиму заглянуть в сложную культуру льуку. Он познакомился с весьма практичными способами, благодаря которым обитатели степей за долгие столетия научились полностью использовать длинношерстный скот и гаринафинов. Кости животных обращались в оружие или элементы жилищ; мех и прочные шкуры шли на изготовление одежды, укрытий и щитов; сухожилия служили нитками и веревками; из рога, сухожилий и древесины карликовых деревьев изготавливались пращи, очень мощные вопреки малым размерам; жир превращался в свечи и факелы; жилы и кожу вываривали, получая клей. Словом, ничто не пропадало зря.

По мере того как Танванаки рассказывала Тиму истории о своей родной стране и показывала, как живут ее соплеменники, приспосабливаясь к суровой окружающей среде, принц начинал видеть людей за карикатурным образом диких захватчиков.

Тиму сам был талантливым музыкантом, поэтому музыка льуку нашла в его душе особый отклик. При помощи барабанов из гаринафиньей кожи и костяных ксилофонов принцесса воссоздавала перед ним образы и звуки бескрайней степи: топот копыт тысячных стад длинношерстных буйволов, кочующих туда-сюда; полеты управляемых уверенными взмахами крыл гаринафинов и их тяжелая поступь по земле; мощь и ярость внезапных бурь и наводнений, угрожающих смыть все живое могучим потопом; небо, кажущееся более величественным и открытым, чем небо Дара, ибо там звезды ночью не затмеваются огнями чайных домов и игорных притонов; далекий горизонт, кружащий голову обещанием новых, бесконечно свежих пастбищ.

Пока Танванаки пела под аккомпанемент инструментов, Тиму, хоть и не понимал слов, улавливал мощные эмоции, тягу жить, любить и бороться вопреки всем бедам и опасностям, а также необоримую надежду на лучшее будущее. Льуку походили на гнущиеся на ветру кустарники своей родной степи: крепкие, жилистые, цепляющиеся за любой шанс, вроде редких наводнений, чтобы расцвести и расцветить унылый ландшафт всеми красками жизни.

Эта музыка мало походила на утонченные и сложные мелодии, которые сам Тиму исполнял на девятиструнной шелковой цитре или на кокосовой лютне, но тем не менее была прекрасна: не вызывало сомнений, что у льуку есть своя цивилизация, пусть и отличающаяся от цивилизации Дара, как туфовый заяц отличается от радужнохвостого дирана.

Затем как-то раз Танванаки пригласила Тиму покататься с ней на Корве.

Тиму пришел в ужас. Седло Корвы, расположенное у основания шеи гаринафинихи, возвышалось над ним, как «воронье гнездо» на корабельной мачте. А уж от того, как зверь надменно взирал на него темными, лишенными зрачков глазами, у принца подкашивались ноги. Тиму даже на лошади ездил так себе. Сама мысль покататься верхом на таком животном казалась ему верхом безумия.

– Я слышала, что твой отец плавал однажды на чешуйчатом ките, которого вы называете властелином морей?

– Мы с отцом во многом не схожи.

– К счастью, – сказала Танванаки, усмехнувшись. – Иначе почему, как ты думаешь, я выбрала тебя, а не его?

У Тиму бешено заколотилось сердце. Отчего-то слова принцессы показались ему слаще, чем тысяча похвал из уст строгого учителя Рути. Он всегда чувствовал, что разочаровал отца, однако эта удивительная девушка заставила его понять, как хорошо отличаться от своего родителя, быть самим собой.

Тиму имел мало опыта общения с женщинами. В отличие от Фиро, обожавшего пофлиртовать со служанками во дворце и иногда выдававшего себя за богатого молодого купца, чтобы наведаться в дом индиго в компании Дафиро Миро – Джиа и Рисана обе тщательно объяснили Фиро необходимость избегать скандала в императорской семье, – старший сын Куни никогда не мог заговорить с девушкой, не залившись румянцем.

Внимание со стороны Танванаки было для него сродни экзотической песне, и