В 11.42 утра молнией блеснула над Невой зеленая ракета. Генерал С.Н. Борщёв, чья 28-я пехотная дивизия должна была начать атаку, вдруг с ужасом увидел, что его бойцы, перепутав сигнал, ринулись на лед, не дожидаясь, когда «катюши» прекратят огонь. Останавливать их было поздно, он мог лишь наблюдать, сначала в страхе, потом с торжествующей радостью, как они благополучно перешли через лед – с минимальными потерями благодаря внезапности броска.

Дивизии генерала Духанова, 268-я генерала Борщёва и 136-я, которой командовал генерал Н.П. Симоняк (один из героев битвы на Ханко), прорвались через Неву. Нацисты предпринимали тяжелые контратаки, и 268-я была в трудном положении, пока не начал сказываться общий результат наступления советских войск. На Волховском фронте 2-я ударная армия Мерецкова двинулась на запад, чтобы соединиться с войсками Духанова.

Большинству ленинградских корреспондентов не удалось получить разрешение отправиться на фронт. Лукницкий был в штабе Духанова, но 11 января вечером его отозвали в Ленинград. Был отдан приказ: «Не пускать ни одного корреспондента». Лукницкий поспешил в Ленинград, и лишь 13 января в 3 часа дня ему и другим корреспондентам разрешили присоединиться к наступающим войскам.

Саянов оказался в 86-й дивизии, которая прорывалась в Шлиссельбург. Была поздняя ночь, голубоватый свет луны освещал бесконечные снежные сугробы. По краям белого поля чернели воронки снарядов, повсюду валялось немецкое вооружение – пушки, пулеметы, автоматы, ящики с боеприпасами, снаряды, гранаты, а также ящики с железными крестами и коньяком, геббельсовские листовки, консервные банки, лапти, ломаные папиросные коробки, кое-где тележное колесо. К утру, думал Саянов, поле боя совсем занесет снегом, все скроется под белой пеленой. Пока еще видны следы сражения. Вот убитый русский солдат, лет 23, не старше, руки все еще крепко сжимают винтовку – до последнего стрелял по врагу. Рядом груда использованных патронов, остановившийся взгляд устремлен к прицелу, палец все еще нажимает на курок.

Кто-то накрыл его маскировочным белым халатом, повесил его шлем на палку, воткнул в сугроб. А к шлему прикреплен белый листок, вероятно с фамилией паренька, а может быть, со сведениями о семье.

Бой разгорался. Из своего штаба в Новгороде фельдмаршал Кюхлер трижды отдавал приказ шлиссельбургскому гарнизону держаться до последнего.

Возник спор между советскими генералами. Маршалу Георгию Жукову, герою битвы за Москву, герою Сталинграда, было поручено осуществить координацию между Волховским фронтом и Москвой[208]. Он вызвал к ВЧ командира 136-й дивизии генерала Симоняка. Почему Симоняк не штурмует Синявинские высоты? Именно оттуда немцы задерживают наступление 2-й ударной армии.

«По той же причине, по которой 2-я ударная армия их не штурмует, – отвечал Симоняк. – Подступы проходят через болота, потери будут большие, а результаты маленькие».

«Толстовец какой-то! Непротивленец! – кричал Жуков. – Какие же это трусы у вас не хотят воевать? Кого надо выгнать?»

Но Симоняк ответил сердито, что в 67-й армии трусов нет.

«Скажи, какой умник! – резко прервал Жуков. – Приказываю штурмовать высоты!»

«Товарищ маршал, – возразил Симоняк. – Моя армия в подчинении у командующего Ленинградским фронтом генерала Говорова. Я от него получаю приказы».

Жуков повесил трубку. Но приказа штурмовать Синявинские высоты Симоняк не получил.

Русские неуклонно продвигались вперед. К 14 января расстояние между войсками Ленинградского и Волховского фронтов составляло менее 5 километров. 17 января вечером генерал Говоров отдал последний приказ. Промежуток между обоими фронтами требовалось ликвидировать любыми средствами. К этому времени Шлиссельбург был почти окружен – 86-я дивизия атаковала с юга, 34-я бригада лыжников окружала на востоке. Близился конец. Фашисты бились отчаянно, чтобы сохранить открытый промежуток между советскими фронтами; был отдан приказ о контрнаступлении 18 января в 9.30 утра, но оно потерпело неудачу.

Еще несколько часов – и Ленинградский и Волховский фронты сомкнулись – в основном блокада была прорвана. Первая встреча советских войск утром возле рабочего поселка № 1, примерно в 8 километрах к юго-востоку от Шлиссельбурга, – в 9.30 утра 123-я стрелковая бригада Симоняка встретилась там с подразделением 124-го полка 372-й дивизии Волховского фронта[209].

Было уже темно, когда пал Шлиссельбург. До войны в старом городе-крепости было 15 тысяч жителей, теперь осталось лишь несколько сотен, остальные угнаны в Германию, умерли от голода, казнены немцами. Орешек, маленький твердый орешек. Это крепость, выстоявшая 500 дней! Словно израненный линкор, стоявший у шлиссельбургского пирса. Виссарион Саянов провел в Орешке ночь, беседовал с его защитниками. Со стен капала вода, воздух сырой, промозглый, коптилка на столе.

– Как тут мрачно, – сказал Саянов,

– Мне это напоминает камеру, где сидели революционеры.

– Это и есть та камера, – сказал командир.

А все ленинградцы ждали, ждали сообщений «В последний час», которые передавались в 11 вечера. Снимут блокаду? Когда?

Весь день 18-го по городу ходили слухи, а потом, как раз около 11, сообщение – торжествующий голос диктора Левитана:

«Войска Ленинградского и Волховского фронтов соединились, и блокада Ленинграда прорвана»[210].

У Веры Инбер не было ночного пропуска, но пойти в Дом радио необходимо, она боялась опоздать – это далеко от Аптекарского острова. Напрасные опасения. Пропусков не спрашивали, на улицу вышли все. До трех ночи работало ленинградское радио, и в этот единственный раз – ни цензоров, ни плана. Люди говорили, играла музыка, читали стихи, произносили речи.

«Эта снежная лунная ночь с 18 на 19 января сохранится навечно в памяти тех, кто ее пережил, – сказала Вера Инбер ленинградцам. – Одни из нас старше, другие моложе. Нам всем предстоят еще радости и горести. Но этого счастья, этого счастья освобождения Ленинграда мы не забудем никогда».

Когда передали сообщение, Всеволод Вишневский находился на командном пункте военно-морской артиллерии. Он быстро записал в дневнике: «17 месяцев блокады, мук, ожиданий. Мы выстояли! На нашей улице праздник!»

Павел Лукницкий был в Шлиссельбурге. 19 января в час ночи, когда после победного сообщения не прошло и 2 часов, он смог напрямую связаться с Москвой по военному телеграфу и передал первую статью для московских газет о снятии блокады. О, сенсация…

А Ольга Берггольц писала стихи:

О дорогая, дальняя, ты слышишь?

Разорвано проклятое кольцо…

И она верно предупреждала:

Еще не до конца снята блокада…

Родная, до свидания! Иду

К обычному и грозному труду

Во имя новой жизни Ленинграда.

Флаги развевались на улицах, везде красные флаги. Девушки плясали на тротуарах, они говорили со всеми, они обнимали солдат. Вишневскому это все напоминало дни Февральской революции. А в студиях Дома радио все друг друга целовали – Ольга Берггольц,