К середине августа Театр Балтийского флота начал работать над постановкой пьесы. Но в октябре ведающий пропагандой грозный комиссар военно-морского флота Иван Рогов («Иван Грозный») попросил Вишневского, чтобы один из главных персонажей, князь Белогорский, морской офицер, в прошлом аристократ, служивший в царском флоте, стал второстепенным персонажем; кроме того, Рогову хотелось побольше «дисциплины и героизма».

23 ноября в 6 вечера Вишневский явился в выборгский Дом культуры, где шла его пьеса. Актеры преподнесли ему подарок – письменный прибор и два подсвечника, изготовленные из снарядных гильз.

Дом культуры был полон, пришли члены Военного совета Балтийского флота, члены ленинградского совета, девушки-зенитчицы, моряки и друзья Вишневского. Публика была взволнована, в заключение в ответ на аплодисменты пришлось одиннадцать раз поднимать занавес. Председатель городского управления по делам искусств Борис Загурский поздравил Вишневского, казалось, все прекрасно. А затем к Вишневскому примчался режиссер, бледный, дрожащий: «Член Военного совета запретил спектакль. На самом деле категорически запретил».

Членом Военного совета был вице-адмирал Н.К. Смирнов. В чем причина его недовольства? Она проста: отрицательных персонажей слишком много; почти комедийный образ комиссара; князь Белогорский – персонаж сомнительный, а обыкновенные офицеры играют второстепенную роль.

Как отметил Вишневский: «По их мнению, трагические дни сентября 1941 года на сцене должны выглядеть обычными, все надо пригладить». Откровенный показ испытаний, травм, трудностей и их преодоления режет им слух, бросается в глаза. Может быть, это понятно с точки зрения 1943 года. Может быть, вполне понятно(?)».

Неясно, что хотел Вишневский выразить вопросительным знаком, но он с горечью вспоминал литературные распри 30-х годов. Ни в обширной переписке с Таировым, ни в объемистом дневнике не осмелился он высказать сокровенные мысли, вместо этого упомянул в дневнике, что поместил точную запись того, что произошло, и всех обсуждений в специальную папку в своем архиве. Эта запись пребывает там по сей день, она никогда не была опубликована.

Он всячески старался сдерживать свои чувства:

«Напряженно думаю об общих задачах литературы, о трудностях работы писателя, о том, как практически решить судьбу пьесы. Очевидно, сейчас, в данной обстановке, требуются не философские доводы, не трагическое изображение, а напористая агитация. Я это понимаю, но мне казалось, что на этот раз я написал «оптимистическую трагедию». Я думаю весь вечер, всю ночь. Надо спасти эту работу – первую значительную пьесу об обороне Ленинграда. Я должен ее переработать, исправить».

Не спалось. Он взял «Берлинский дневник» Уильяма Ширера и попробовал читать, но все думал о пьесе. Звонил телефон, люди его хвалили, спрашивали, когда состоится премьера в театре.

Он решил написать Маханову, одному из ленинградских партийных руководителей, чтобы заручиться его поддержкой.

«Я писал пьесу на труднейшую тему… об одном из самых трагических моментов в истории войны – об осени 1941-го в Ленинграде… Это произведение – часть моей души, часть моего сердца. Вы положительно отнеслись к пьесе, разрешили ее печатать в «Звезде». А затем произошла внезапная перемена. Очевидно, на сцене текст звучит острее и трагичней, чем при чтении. Армия и флот накануне решающего наступления на Ленинградском фронте, им требуется пьеса несколько в ином духе…»

Обращение Вишневского оказалось бесполезным. Приговор был прост: «Отрицательные персонажи явно сильнее положительных. Бывший князь – патриот и герой, а комиссар – дурак».

Вишневский с горечью говорил: «Что же, разве комиссар не может быть дураком?»

Бесполезно было спорить, пьеса погибла, Вишневский ничего сделать не мог, чтобы ее воскресить. Но надвигалось нечто худшее. Ленинград действительно был накануне освобождения, приближался момент, которого Вишневский ждал почти 900 дней и увидеть который ему было не суждено. 6 декабря он был на партийном бюро и получил краткую информацию о предстоящем наступлении. Новость воодушевила, а на следующий день его срочно вызвали в Москву. Протесты не помогли, ему так и не суждено было увидеть конец блокады. Приказ есть приказ. Как подлинный солдат, он стал готовиться к отъезду, в дневнике появилась характерная запись: «Москва! Сердце России, центр нового мира! Будут встречи, беседы. Как она изменилась за два с половиной года? Каким окажется наш дом?»[214]

Подготовка к освобождению Ленинграда началась в сентябре 1943 года. Все лето шли бои за Синявинские высоты. 22 июля 6-я армия предприняла наступление, которое длилось до середины сентября; но русские понесли тяжелые потери, и выбить немцев не удалось.

На Центральном фронте русские нанесли поражение немцам в яростной битве на Курско-Орловском направлении и опять освободили Харьков. У немцев были тяжелые потери, и советское Верховное главнокомандование теперь с уверенностью планировало осенне-зимнее наступление, чтобы выгнать немцев из Центральной России и с Украины. Генерал Говоров провел первое совещание своего штаба, где обсуждался план окончательного прорыва блокады 9 сентября. Были разработаны 2 варианта: «Нева-1» и «Нева-2». Операция «Нева-1» предусматривалась на случай, если немцы в связи с потерями на других фронтах сами отойдут от Ленинграда. Ставка из Москвы предупредила Говорова о такой возможности, да и сам Ленинград тоже располагал аналогичной информацией. Немцы устанавливали оборонительные посты на речных переправах, которые могли понадобиться при отступлении, ставили минные поля, подготавливали уничтожение мостов.

Основное внимание было, естественно, уделено «Неве-2», в окончательном варианте эта операция предусматривала наступление в 3 направлениях – с Ораниенбаумского плацдарма, с Пулковских высот и в сторону Новгорода (последнее должны были осуществить войска Волховского фронта под командованием Мерецкова).

Наступление предстояло начать зимой, когда лед окрепнет и войскам будет легче продвигаться. Ленинградское командование давно поняло, что именно зимой у советских войск естественное преимущество перед немцами.

В середине октября Говоров произвел тщательное обследование Ораниенбаумского плацдарма. Необходимо будет в большом количестве перебросить в этот район войска и вооружение. Говоров хотел убедиться, что все в порядке. Затем он встретился в Смольном с адмиралом Трибуцем и командованием флота, а также с Ждановым и Кузнецовым. У Балтийского флота была важная задача – тайно перебросить войска 2-й ударной армии из Ленинграда в Ораниенбаум до того, как на Неве появится лед. Задача не маленькая – перебросить 2 стрелковых корпуса, бронетанковую бригаду, 600 орудий, горы снарядов и техники. Начиная с 5 ноября каждую ночь от причалов у ленинградского завода «Канат» и от военно-морской базы на Лисьем Носу отходили затемненные караваны, высадившие без потерь на ораниенбаумскую сторону 30 тысяч войск, 47 танков, 400 орудий, 1400 грузовиков, 300 лошадей и 10 тысяч тонн боеприпасов и прочих грузов. А когда замерз лед, были переправлены еще 22 тысячи штыков, 800 машин, 140 танков и 380 орудий.

Между Ленинградом и Москвой