Шрифт:
Закладка:
Теперь люди были лучше одеты: мужчины в основном в форме, а женщины казались гораздо симпатичней в ярких и красивых летних платьях. Повсюду появились огороды. На Марсовом поле среди грядок, засаженных картофелем и турнепсом, элегантные дамы (с мозолистыми руками) сидели на скамейках на солнце, читая Шекспира, Джека Лондона или последний номер журнала «Октябрь». Николай Чуковский говорил, что никогда еще за всю свою историю Ленинград не был так прекрасен. Летом 1943 года город опустел, но это словно подчеркивало его немыслимую красоту. Даже в его руинах чудилось что-то неземное, особенно когда вспыхивало в небе северное сияние, роняя таинственный бледный свет на бульвары, дворы, площади.
Много было пустующих квартир. Началась их проверка, специальная комиссия тщательно вела учет всего, что в них содержалось, пытаясь установить, где владелец – жив, эвакуирован или на фронте. Люди снова стелили на пол ковры, вешали на стены картины. Одна женщина сказала Лукницкому: «Хватит жить как свиньи. Не знаю, буду ли я через час жива, но сейчас я намерена жить как человек». Постепенно возобновляли свою работу школы, 374 школы открылись до конца года, но лишь еле теплилась жизнь промышленных предприятий. Многие заводы производили от 5 до 10 % довоенной продукции, а число заводских рабочих в 5 раз было меньше, чем в 1940 году. Ленинград еще оставался фронтовым городом.
В феврале 1942 года, в самые тяжкие дни блокады, когда город погибал – во тьме, в голоде, в холоде, – городской совет собрал в подвале Эрмитажа еще уцелевших архитекторов, среди них был и академик Никольский. Эти люди занялись проектом будущего Ленинграда – не просто реконструкции, а того, что они назвали Реставрацией, Возрождением Северной Пальмиры. Без света и тепла, не снимая рукавиц с замерзающих рук, они создавали свои проекты, и постепенно обретала четкую форму великая мечта о новом Ленинграде. Этот город объединит в себе былое великолепие имперского Петербурга и величие нового, советского Ленинграда. 19 января 1943 года, на следующий день после прорыва блокады, горсовет отдал распоряжение о выполнении этих планов, но сначала, конечно, речь могла идти лишь о восстановлении (летом 1943 года немцы такими темпами разрушали город, что восстанавливать все это с той же скоростью не было возможности). За весь 1943 год реконструировать удалось лишь 8 зданий и 60 тысяч квадратных метров жилой площади. Но 14 октября горсовет приказал полностью подготовить к 1 января единый архитектурный и технический проект нового Ленинграда. Проект должен был преобразовать город в чудо современной технологии, красоты и комфорта.
Теперь люди надеялись, что придут перемены, лучшие времена. «В такое время юмор нужно держать в узде», – услышала как-то Вера Инбер и удивилась. Другие тоже удивились. Да, ленинградцы начали шутить – шутки были не особенно удачные, но ведь все-таки шутки! Вишневский их записывал в свой дневник:
«Беседуют два немецких солдата.
Фриц: «Как бы ты хотел воевать?»
Ганс: «Быть солдатом немецким, генерала иметь русского, оружие английское, а паек американский».
«Почему вы воюете?»
Гитлер: «Нам требуется жизненное пространство».
Сталин: «Потому что на нас напали».
Черчилль: «А кто вам сказал, что мы воюем?»
Вера Инбер записала несколько детских замечаний:
«Ребенок: «Мама, что такое ветчина?»
Мать объяснила.
Ребенок: «А кто-нибудь это ел?»
Маленькая девочка говорит матери: «Мама, великан – это кто? Какую он получает карточку?»
Виссарион Саянов тоже записывал отдельные разговоры:
«Ты откуда?»
«Я ленинградец из Тамбова».
Фронтовой солдат: «Вчера смотрю, на том берегу ворона вылетает из кустов. Я думал немцы, выстрелил, а оттуда бежит волк».
«Много кругом зверей».
«Да, особенно двуногих».
Ленинград возвращался к жизни, как писал Вишневский: «Немцы сейчас просто мешают. Люди начали думать о будущем».
Но были и другие, не столь приятные стороны советской жизни, они тоже вышли на передний план: литературные и политические распри, нагнетание внутренней напряженности, так часто превращавшие жизнь в муку.
В самые тяжкие дни эти стороны жизни почти исчезли и ленинградцы стали единой семьей, об этом постоянно говорят авторы, пережившие блокаду, в своих воспоминаниях. Зина Ворожейкина, ученица 10-го класса, так об этом сказала: «Все мы, ленинградцы, единая семья, блокада породнила нас – мы единая семья в горе, в пережитых испытаниях, в надеждах на будущее». Некоторые даже говорили, что после войны ленинградские женихи должны выбирать только ленинградских невест – это особенные люди, необыкновенное поколение.
Но блокада не устранила политических и социальных процессов, присущих советской жизни. Вишневский заметил, что даже такая тонкая женщина, как Вера Инбер, не смогла удержаться от искушения и деликатно «всадила нож в спину» своего товарища, поэта Ольги Берггольц, утверждая, что стихи ее о блокаде «мелковаты, печальны и старомодны».
В конце октября Ольга Берггольц и Георгий Макогоненко, один из сотрудников ленинградского Дома радио, который всю ночь 12 января 1942 года сидел над планом их будущей книги «Говорит Ленинград», представили в ленинградское отделение Союза писателей сценарий фильма о блокаде. По мнению Вишневского, в сценарии проявились наблюдательность, точность, искренность и честность, это был рассказ о комсомольцах, которые зимой 1941/42 года оказывали помощь людям, умиравшим от голода в ледяных, мрачных квартирах. «Но может ли кино передать правду о Ленинграде, о его людях, об их духовной силе?» – спрашивал себя Вишневский. Вопрос вполне уместный, фильм действительно постигла та же судьба, что и книгу «Говорит Ленинград»: он никогда не увидел света.
Сам Вишневский был занят пьесой о блокаде – «У стен Ленинграда», работу над ней он начал в конце 1942 года, а 2 января 1943-го телеграфировал своему близкому другу Александру Таирову, главному режиссеру Московского камерного театра[213], что «пишет большую пьесу». Первое чтение состоялось 25 мая 1943 года, на чтении пьесы присутствовала группа пропагандистов Балтийского флота и главный режиссер Театра Балтийского флота Л. Осипов.
17 июня он читал новый вариант пьесы, в числе присутствующих были Николай Тихонов, Виссарион Саянов, Вера Инбер, Александр Зонин и некоторые другие. Вишневский передал вкратце их мнения Таирову.
Тихонов: «Эта одна из ваших сильнейших вещей… сага о моряках…»
Инбер: «Пьеса исключительно сильная и воздействует на чувства. Будут трудности…»
Л. Осипов (режиссер Театра Балтийского флота): «Всеволод Вишневский представил пьесу, очень нам близкую, очень сильную…»
А. Зонин: «Пьеса философская – не о любовных и личных делах, а о том, что люди связаны с судьбой своей страны, ее историей».
Пилюгин (режиссер
