на него вину за гибель 2-й ударной армии, даже подозревали, что он специально вел двойную игру. Имеющиеся данные о тяжелых боях, которые вела 2-я ударная армия, этого не подтверждают. Генерал Хозин, сам, конечно, глубоко причастный к происшедшей трагедии, утверждал, что у советской стороны просто не было сил разгромить мощные, хорошо вооруженные германские войска. Немцы были еще, как он пишет, «в расцвете сил», а московское командование не могло тогда прислать в Ленинград необходимые резервы для прорыва блокады.

Главная суть в этом, а не в неудачах отдельных армий, плохих командирах или зародившейся там измене. 2-я ударная армия была в окружении, почти безысходно увязла в болотах, и ей противостояли сильные, хорошо организованные немецкие войска – еще до того, как в середине апреля на легком самолете-разведчике У-2 прилетел Власов, чтобы принять командование. Немалую долю вины генерал Мерецков, естественно, возлагает на Москву в связи с нелепой сменой командования, которую она произвела: в апреле его сняли с поста, в начале июня возвратили – эти решения сыграли определенную роль в катастрофе. Но операции, которые проводились под командованием Мерецкова с конца зимы до начала весны, не дают оснований предполагать, что, не будь этого смещения, судьба 2-й ударной армии оказалась бы иной. Роль Власова была второстепенной, но, когда он встал во главе движения власовцев, его действия и вообще вопрос о 2-й ударной армии были ввергнуты в грозное чистилище советской политической критики. Всем, кто связан был с этим вопросом, пришлось доказывать, что виноват Власов, что они с этим предателем никак не связаны, что только он виноват, и никто другой. Лишь мимоходом, попутно упоминали о Власове в советской историографии, даже теперь исследования и воспоминания стремятся прежде всего доказать, что отдельные командиры никакого отношения к Власову или кремлевским приказам по поводу Власова и злополучной Волховской операции не имели.

В этом есть определенный смысл. До трагедии, случившейся в топях древней Новгородской земли, на карьере Власова явно отразились особенности кремлевской политики: определенно Ленинградско-Волховским фронтом ведал Георгий Маленков, и тогда и потом заклятый враг Жданова. Роль и судьба Власова, которому покровительствовал Маленков, обязательно имели значение для кремлевской политики[204].

С потерей 2-й ударной армии опять не сбылась надежда ленинградцев – надежда, что весной или хотя бы летом блокада кончится. В начале июня Жданов отправился в Москву и смело сообщил Верховному Совету, что ленинградцы, все как один, стойко борются за свой город. И это было правдой. Но теперь, 5 июля, пришлось принять новое решение. В этот день Ленинградский военный совет приказал превратить Ленинград в военный город с минимальным населением, способным осуществить оборону города и основные виды обслуживания. И на следующий день Жданов объявил о принятом решении: еще 300 тысяч человек следует вывезти через Ладогу. Останется лишь минимум населения – 800 тысяч, не более. 6 июля, 340-й день блокады. Поблекли весенние мечты. Опять наступали нацисты. А советские армии отступали к Волге. То, что зимой отвоевали на Северном Кавказе, опять утрачено. И зловещие признаки нового наращивания сил вокруг Ленинграда. Гитлер издал директиву № 45, адресованную генералу Линдеману, командующему 18-й нацистской армией, и фельдмаршалу фон Кюхлеру, ныне командующему группой армий «Север». Они должны развернуть подготовку к захвату Ленинграда в начале сентября, для этой цели им будет предоставлено большое пополнение – личный состав, артиллерия.

На что мог рассчитывать Ленинград? Немцы исключительно сильны, их наступательный порыв уже делал реальным захват Сталинграда и Майкопа на Кавказе. Они вполне могут сюда прорваться, несмотря на все жертвы Ленинграда.

Как раз примерно в это время по разрушенной окраине родного города шел молодой ленинградский солдат, его звали Евгений Жило. Приближался рассвет, в смутном сиянии белой ночи небо окрасилось в светлый, нежно-голубой цвет. Где-то за невидимым горизонтом всходило солнце. Солдат шел сквозь кусты сирени, карабин задевал ветви. Затем на мгновение он остановился, глубоко вдохнул сильный аромат цветов. В их тонком благоухании, в сверкающей на солнце росе, в необычной ласковой тишине утра казалось, что на свете нет ничего, кроме счастья, радости жизни. Он только шесть коротких месяцев был солдатом, а теперь, когда он тут стоял, на глаза навернулись слезы. И через 25 лет Жило не стыдился этих слез. Он плакал не потому, что был еще юн, а потому, что он все еще здесь, у стен Ленинграда, и ничего не забыл – не забыл мигающий свет лампочки во тьме комнаты, замерзшее оконное стекло, зарево горящих домов, немыслимую тишину огромного города, звук шагов случайного прохожего. Шаги так отчетливо слышны были издалека, что их приближение пугало. Еще он вспомнил детей, умиравших от голода, они казались маленькими старичками, которые все уже знают, все понимают. В этот миг, вдыхая сильный аромат сирени, он думал о том, что никогда больше не увидит родные, любимые глаза, этот взгляд обреченных, уже уходящих – широко распахнутый, торжественный, немного безумный.

В это солнечное утро солдат с карабином в руках у стен Ленинграда понимал: произошло небывалое в мировой истории, этого никто не забудет, все это сохранится на века.

Он стоял среди кустов сирени, слезы струились по лицу. Потом он вскинул на плечо карабин, отодвинул прочь ветви сирени и пошел к траншеям, чтобы сражаться изо всех сил.

Второе военное лето приближалось в Ленинграде.

Операция «Искра»

С наступлением белых ночей к Ленинграду вернулся его спокойный непринужденный вид. В Летнем саду на месте зеленых лужаек росла капуста, а на Марсовом поле между зенитными батареями – картошка. Встречались надписи: «Огород доктора Козина», «Огород Александра Прокофьева» и десятки других. На ступеньках Казанского собора кипел медный самовар, женщины пили чай из каких-то трав. Из обрывков старых номеров газеты «Правда» все сворачивали самокрутки, зажигали их с помощью увеличительного стекла, и, пока светило солнце, спичек не требовалось.

В городе появились цветы – резеда, маргаритки. По улицам ходили переполненные трамваи, регулярно пока лишь № 12, 3, 7, 30, 10, 20 и 9; они часто останавливались из-за артиллерийских обстрелов. Отсутствовали автобусы и такси. На улицах появились надписи: «В случае обстрела эта сторона более опасная». В киосках на тротуарах девушки продавали газированную воду, на Невском поставили тележку, там продавали квас. Заядлые рыбаки пришли попытать счастья на Фонтанку и Мойку.

Реже теперь умирали. Как-то в июле Павел Лукницкий шел по Ленинграду и встретил всего два трупа – один, завернутый в одеяло, везли на тачке возле Фонтанки, другой – в гробу, на ручной тележке.

Люди, конечно, были худые, изможденные, но