В Ленинграде Говоров оказался не впервые, приезжал туда после окончания школы поступать в Петроградский политехнический институт, но через несколько месяцев был призван в царскую армию. Он вспоминал то время, пока летел на север к новому месту службы. Он знал, что на этот пост выбрали именно его потому, что он артиллерист, по его мнению, лишь артиллерия способна так долго защищать осажденный город. Летели над северными подступами, где были теперь немцы, там еще по-зимнему глубокий снег; летели над сосновыми и еловыми лесами, над землей, погруженной в унылую тьму, над селами и городами, сожженными, разрушенными в боях с фашистами. И он думал о Ленинграде – о том, как защитить город, сумевший надежно устоять в те невероятные осенние и зимние дни, остановивший немецкие танковые дивизии и борющийся, невзирая на голод, холод и лишения. Он вспоминал себя петербургским кадетом и жителей Петрограда, которых знал в то время. Он всегда отличался молчаливой сдержанностью, но тут вырвались вдруг слова: «Смелые ребята!» В самолете соседи поглядели на него с удивлением, но Говоров продолжал смотреть в окно. Приближался Ленинград. Вражеских истребителей не видно. Он стал думать о том, как снять блокаду, где, в каком месте нанести первый удар.

Подошел сопровождающий: «Скоро Ленинград. Очень скоро». Говоров опять взглянул в окно: «Не вижу города!»

«А мы садимся в аэропорту за городом, – сказал сопровождающий. – Город полностью затемнен».

Первые встречи с новыми коллегами отнюдь не отличались теплотой. Когда пришел Бычевский, Говоров сидел за столом, нервно сжимая кулаки, на Бычевского поглядел мимоходом, сердито. Лицо бледное, слегка одутловатое, усы тщательно подстрижены, аккуратный пробор в темных с проседью волосах, на висках крупные родинки. Бычевский докладывал о состоянии оборонительных укреплений. Доклад мало обнадеживающий: была тяжелая зима, многие траншеи развалились, в блиндажах полно воды, у бойцов нет сил восстанавливать минные поля. А гражданское население начиная с декабря не участвует в фортификационных работах. Большинство специализированных понтонных частей погибло у Невской Дубровки. Говоров слушал, не перебивая, не задавая вопросов, а в конце доклада стукнул по столу кулаком и тихо, так что едва было слышно, сказал только одно слово: «Бездельник!»

Бычевский давно знал, что на долю саперов чаще выпадает кнут, нежели пряник. Но это уже слишком! «А вы знаете, товарищ командующий, – сказал он резко, – что у нас на фронте люди, которые бревно поднять не могут? Вы знаете, что такое дистрофия?»

Слова рвались из уст Бычевского. Говоров слушал молча, потом встал, когда Бычевский высказался, прошелся по кабинету и тихо сказал своим глубоким, низким голосом: «Генерал, у вас нервы расстроены. Идите пока, успокойтесь и приходите через полчаса. У нас еще много работы».

Оказалось, «бездельник» – любимый эпитет у Говорова. Он его употреблял не в полном смысле этого слова, а просто по привычке, со времен молодости, когда его учениками были дети состоятельных родителей. Потом он всю жизнь это слово повторял.

В Ленинграде Говоров с самого начала сосредоточил внимание на артиллерии, на контрбатарейной борьбе против осадных орудий немцев, которые день за днем сильно обстреливали город. Жданов советовался в конце марта с ленинградским командующим артиллерией генералом Одинцовым о переходе батарей от оборонительных к наступательным действиям. Жданов чувствовал: если батареи будут лишь обороняться, лишь отвечать на огонь врага, немцы постепенно разрушат город. И он хотел знать, каким образом советские орудия могли бы перехватить инициативу. Одинцов объяснил, что для этого требуется больше орудий, больше самолетов, способных обнаруживать артиллерию противника, и гораздо больше снарядов. Для того чтобы в месяц уничтожить 10–12 батарей, необходимо 15 тысяч снарядов, а пока что, при оборонительной тактике, уходило 800–1000. При поддержке Говорова создали 2 части воздушного наблюдения, а количество снарядов увеличили до 5000 в месяц.

Говоров объяснил однажды свой главный принцип: это «исключительно точные контрбатарейные удары по вражеской артиллерии». Орудия Говорова не ждали, пока немцы начнут огонь, а систематически стремились разрушать их огневые позиции одну за другой[199].

Говоров принял радикальное решение. Познакомившись с историей плацдарма на Невской Дубровке, который обошелся так дорого, он коротко заметил: «Что там можно ожидать, только кровавую баню. Поскорей надо перевести людей на правый берег».

Он добился согласия Жданова и к 27 апреля вывел 86-ю стрелковую дивизию с участка земли, который она удерживала с сентября 1941 года, находясь под снарядами в «котле». Эти действия не одобрили в Ленинграде: там очень гордились этим политым кровью участком. Павел Лукницкий пришел в отчаяние, когда 1 мая узнал – а это была великая тайна, – что немцы якобы успешно атаковали этот крохотный плацдарм. А ведь прежде 86-я дивизия рвалась в бой с возгласами: «Умрем, но не сдадимся!» Лукницкий содрогнулся при мысли о потоках крови, пролитой за этот пятачок на южном берегу Невы, о надеждах, что он явится тем клином, который расколет фронт немцев. Семь месяцев продолжались бои. В какой-то момент лишь 10–15 километров отделяло Невский пятачок от Волховского фронта.

Для Лукницкого это трагическое событие, да еще и закрытие Ладожской ледовой дороги, омрачило майские праздники. Лед сошел 24 апреля, и теперь не было никакой связи с Большой землей, только по воздуху. Когда она восстановится? Как будет производиться снабжение Ленинграда? Он не знал, что 2 апреля в Кремле было заседание с участием Анастаса Микояна, что там был утвержден план прокладки трубопровода по дну Ладожского озера для снабжения ленинградцев топливом, что инженеры активно работают над этим планом, что на опустевшем Ижорском заводе нашли трубу. (На заводе еще оставался директор, а начальник склада погиб при бомбежке 20 апреля, как раз в тот день, когда ладожские инженеры обнаружили трубу.) Лукницкий не знал, что уже 19 июня трубопровод начнет действовать, что перевозки через озеро начнутся 22 мая[200].

«Всю ночь я об этом думал, – говорит Лукницкий. – Я очень переживал».

Отказ от пятачка на Невской Дубровке не был, как это казалось Лукницкому, трагедией; но зато на Ленинградском фронте медленно назревала другая беда – последствия ужасных и ничего не решавших зимних боев.

Ни генерал Федюнинский, командовавший 54-й армией, ни командующий Волховским фронтом Мерецков не в состоянии были добиться реального успеха, а Москва постоянно нажимала, требуя результатов. Всю зиму находились у Мерецкова представители Верховного главнокомандования. Почти весь февраль и первые дни марта там пробыл Ворошилов, только в начале марта его отозвали в Москву, а 9 марта он опять вернулся в штаб Мерецкова, и с ним