Шрифт:
Закладка:
В тот же день общественность была проинформирована об этих планах правительства посредством коммюнике, автором которого выступил статс-секретарь Пюндер. Вслед за этим Ландбунд развязал широкую кампанию против проекта правительства. Самый большой из сельскохозяйственных головных союзов прочно находился с осени 1930 г. в руках «национальной оппозиции», а с декабря 1931 г. в его состоящий из четырех членов президиум наряду с тремя членами ДНФП входил также ведущий политик-аграрий от НСДАП. При такой политической ориентации Ландбунд должен был воспринять декрет об организации поселений почти как подарок небес: правительство Брюнинга дало ему в руки аргумент, который позволял обвинить кабинет в покушении на сложившиеся отношения собственности.
У этих протестов был адресат, о котором было известно, что он всегда открыт для забот и пожеланий восточно-немецкого сельского хозяйства: Пауль фон Гинденбург. В то время как президент отдыхал в имении Нейдек, к нему с письмами наряду с другими обратились президент Ландбунда граф Калкрейт, президент Немецкого сельскохозяйственного собрания Эрнст Брандес, землевладелец Вейс из Гросс-Плауена, а также отделения Ландбунда, расположенные в пограничной области Позен-Вестпройсен и Саксонии.
Тон этих писем был одинаковым. Право на проведение государственными органами принудительных распродаж является, как формулировал директор Восточно-прусского сельскохозяйственного общества барон фон Гайл, «дальнейшим вмешательством и новым шагом государственного социализма». Оглашение проекта, писал он далее, вызвало большое беспокойство среди широких сельскохозяйственных кругов Востока и средних городских слоев: «Усталость душ на Востоке, к сожалению, прогрессирует. Она постепенно оказывает воздействие на силу сопротивляемости тех кругов, которые до сего времени были носителями национальной воли к сопротивлению против Польши. Это наблюдение касается также и военных. В это критическое время необходимо избегать всего, что может способствовать ослаблению воли к сопротивлению».
Эти прошения быстро оказали ожидаемое действие. 25 мая Гинденбург через Мейснера проинформировал Шланге о том, что он не может согласиться с декретом в его настоящей редакции. То, что особенно претило рейхспрезиденту, являлось на самом деле сердцевиной проекта: право государства принудительно распродавать землевладения даже без обращения со стороны кредиторов. Гинденбург потребовал, чтобы в принятии подобных решений участвовали соответствующие корпоративные организации сельского хозяйства. Это предложение было нацелено на то, чтобы лишить проект Шланге его остроты{517}.
Мейснер, вернувшийся 26 мая 1932 г. в Берлин после короткого визита в Нейдек, привез с собой сообщение от Гинденбурга и для Брюнинга. В нем рейхспрезидент писал о том, что, как и прежде, испытывает уважение к рейхсканцлеру и стремится, насколько это вообще возможно, сохранить его на посту. Но само правительство рейха должно быть реорганизовано вправо за счет включения таких деятелей, как Шлейхер и Гёрделер, но без участия национал-социалистов. Если же в Пруссии будет сформировано правительство с участием национал-социалистов (такой сценарий развития событий Гинденбург весьма приветствовал), то это могло бы, по его мнению, подвигнуть партию Гитлера к проведению политики «толерантности» по отношению к правому имперскому правительству. Что касается Грёнера, то Гинденбург не хотел его видеть в правительстве вообще и в качестве министра внутренних дел также.
Итак, Гинденбург был полон решимости как можно скорее сформировать правое правительство. Рейхспрезиденту должно было быть ясно, что эту цель невозможно достигнуть без смены канцлера. Брюнинг мог оказаться на посту главы правого правительства только в том случае, если бы он был готов смириться с потерей своего «лица», т. е. фактически совершить политическое самоубийство. От отставки канцлера Гинденбурга до сего времени удерживала только мысль о лозаннской конференции по репарационному вопросу. Однако рейхспрезидент полагал, что Брюнинг сможет добиться успеха на этих переговорах также и в том случае, если он будет вести их в статусе министра иностранных дел. О подобных идеях, витавших в президентском окружении, статс-секретарь Мейснер сообщил депутату рейхстага от немецких националистов Кватцу уже 6 мая. Но ничего не свидетельствовало в пользу того, что Брюнинг был готов принять подобное предложение. Тот политический авторитет, которым он пользовался у центристов и левых, он наверняка утратил бы как в качестве министра иностранных дел правительства правых националистов, так и в качестве его канцлера.
В Пруссии события также развивались не совсем так, как представлял себе Гинденбург. 24 мая, вдень, когда новоизбранный ландтаг собрался на свое организационное заседание, правительство Брауна формально заявило о своей отставке. 25 мая большинство ландтага избрало своим президентом национал-социалиста Керля. Своим выбором он был обязан фракции Партии Центра, воздержавшейся при голосовании. В результате договоренности с Брюнингом депутаты Центра выполнили неписаный, однако ни в коем случае не обязательный закон, согласно которому президент избирался из рядов сильнейшей фракции. Но выбор в пользу Керля еще не был признаком того, что намечалось широкое черно-коричневое соглашение. «То, что в Пруссии проблема будет решена с участием нацистов, является крайне сомнительным, или, по крайней мере, все это затянется еще на месяцы», — записал в своем дневнике Пюндер 26 мая по результатам беседы между Брюнингом и Мейснером. «Не откладывать сейчас развязку в рейхе, учитывая также Лозаннскую конференцию! Но если не будет найдено решение в Пруссии, то тогда конечно же не будет и поддержки (со стороны национал-социалистов. — Г. В.) в рейхе в целом. После этого рейхсканцлер [остался] со мной наедине. Он серьезно задумывается о своей полной отставке, чтобы возложить ответственность на правых. Тогда не может быть и речи о посте министра иностранных дел. Он еще не знает, должен ли он предложить на рассмотрение чрезвычайное постановление. Хочет принять решение об этом на свежую голову. В воскресение (29 мая. — Г. В.) его решающий докладу рейхспрезидента»{518}.
На самом деле у Брюнинга не было повода для оптимизма. Лучше чем кто-либо другой он знал, что до прорыва в репарационном вопросе еще далеко. Когда французский посол Франсуа-Понсе завел разговор по поводу пассажа из недавней речи канцлера в рейхстаге, вызвавшего самое большое внимание, а именно «о последних ста метрах, отделяющих нас от цели», Брюнинг осадил его: «При оценке расстояния до цели все зависит от общей протяженности пути». 27 мая Брюнинг в ходе конфиденциального разговора заявил о том, что в Лозанне Германия должна потребовать отмены
