который систематически подрывал основы немецкой демократии, став тем самым политиком, невольно проложившим для Гитлера путь к власти. Другие видят в нем представителя консервативной альтернативы как потерпевшей крах парламентской системе, так и национал-социалистической диктатуре. Согласно последней интерпретации политика Брюнинга была исторически необходимой на длительное время, и только падение канцлера стало началом пути к катастрофе.

Бесспорным является то, что к моменту, когда 30 марта 1930 г. Брюнинг стал рейхсканцлером, парламентская демократия Веймара уже потерпела фиаско. После распада Большой коалиции переход к открытой президентской системе правления был только вопросом времени. Социал-демократическая политика «толерантности» тормозила процесс обособления исполнительной власти вплоть до падения Брюнинга, что вызывало беспрестанное возмущение у сторонников авторитарного государства. С этой точки зрения процесс свертывания веймарского парламентаризма продолжался вплоть до конца мая 1932 г.

Жесткий дефляционный курс Брюнинга основывался вплоть до второй половины 1931 г. на широком общественном консенсусе. Не только буржуазный правительственный лагерь, но и социал-демократия поддерживала необходимость последовательной политики экономии, т. к. только таким образом можно было исправить последствия нездоровой «экономики взаймы», практиковавшейся в предыдущие годы. В пользу самой жесткой экономии говорило также то, что о ревизии плана Янга невозможно было даже помыслить, если бы государство выделяло щедрой рукой средства для повышения рабочей занятости.

Только с наступлением нового 1932 г. появилась возможность для принципиальной корректировки курса. После того как американский конгресс ратифицировал мораторий Гувера, а особый базельский комитет охарактеризовал план Янга как устаревший, Брюнинг мог бы перейти к более активной конъюнктурной политике. Но его приоритеты были расставлены иначе: на первом месте стояла полная отмена репараций, и ради достижения этой цели он продолжил политику целенаправленной депрессии. Кредиторы Германии должны были видеть, в каком направлении они гонят Германию: в направлении массовой нищеты и растущего политического радикализма{523}.

Страны-победительницы внесли репарациями существенный вклад в обострение экономического и политического кризиса в Германии. Однако только репарациями нельзя объяснить, почему Брюнинг отказался использовать расширившийся простор для действий в сфере экономики, которым он располагал начиная с 1932 г. Изменение прежней политической линии стало невозможно для Брюнинга в силу его ярко выраженного национализма, с помощью которого он стремился доказать себе и своим соотечественникам, что католики являются такими же хорошими немцами, как и протестанты. С другой стороны, очевидно, что Гинденбург и его советники вряд ли приняли бы другую, более «гибкую» позицию Брюнинга по вопросу репараций. Предшественник Брюнинга, Герман Мюллер, оставался на своем посту до конца марта 1930 г. только потому, что авторитетная часть старых руководящих слоев была весьма заинтересована в том, чтобы Большая коалиция позволила получить плану Янга поддержку парламентского большинства. Брюнинг мог бы продлить время своего канцлерства весной 1932 г., если бы заявил, что ни у какого другого канцлера не будет таких хороших шансов, как у него, раз и навсегда расправиться с планом Янга. Как только он утратил возможность воздействовать на рейхспрезидента этим аргументом, он должен был уйти.

Парадоксальным образом Брюнинг был одновременно самым сильным и самым слабым канцлером во всей истории Веймарской республики: наисильнейшим, потому что он был более независим от рейхстага, чем все его предшественники, и наислабейшим, потому что еще ни один глава правительства не зависел от благосклонности рейхспрезидента в такой степени, как он. В конечном итоге всегда имело вес не то, к чему стремился Брюнинг, а то, что считали необходимым рейхспрезидент и его окружение. Вопрос о том, работал ли или нет Брюнинг над восстановлением монархии Гогенцоллернов во время своего канцлерства, имеет лишь ограниченный исторический интерес. Зависимость от Гинденбурга с самого начала лишила Брюнинга возможности стать архитектором «консервативной альтернативы». К чему стремилась камарилья, едва ли может быть адекватно описано с помощью термина «консервативный». Планы тех, кто имел доступ к президентскому уху, сводились к построению авторитарного государства, в котором воля масс должна была проявляться лишь приглушенно. Главной несущей конструкцией такого режима должен был стать теперь не парламент, а рейхсвер.

Отставка Брюнинга существенно приблизила к цели сторонников выхода из кризиса авторитарным путем. Если бы для Гинденбурга речь шла о том, чтобы сохранить от Веймара столь много, сколько возможно, он должен был бы крепко держаться за своего канцлера, к которому терпимо относился рейхстаг. Очередные выборы в рейхстаг должны были состояться только в сентябре 1934 г., и до этого времени экономическая ситуация могла бы улучшиться, а радикализм — пойти на убыль. Но на повестке дня окружения Гинденбурга стояли не сохранение и реформирование демократии, а ее дальнейший демонтаж. Для достижения этой цели канцлер из рядов правых националистов мог быть на деле гораздо полезнее, чем политик правого центра, такой как Генрих Брюнинг{524}.

Глава XVI

Угроза гражданской войны

Имя наследника Брюнинга обсуждалось на берлинской бирже слухов уже 25 мая 1932 г. После разговора с Вернером фон Альвенслебеном, доверенным лицом Шлейхера, Геббельс записал в своем дневнике: «Канцлер фон Папен, иностранные дела — Нейрат. Далее еще ряд незнакомых имен». Франц фон Папен, который до выборов 24 апреля был одним из самых правых заднескамеечников фракции Центра в прусском Ландтаге, главным акционером и председателем наблюдательного совета партийной газеты «Германиа», а также членом правления многих сельскохозяйственных союзов, напротив утверждает в своих мемуарах, что Шлейхер, застав его врасплох, обратился к нему с вопросом о канцлерстве только 28 мая.

Мотивы такого выбора Шлейхера нельзя обосновать документально, однако о них можно легко догадаться. Папен считался в высшей степени консервативным, но не имевшим собственного лица политиком, т. е. обещал быть легко управляемым канцлером. Перед графом Вестарпом, которого Гинденбург охотно бы сделал преемником Брюнинга, вестфальский землевладелец 1879 года рождения имел огромное преимущество — он не был личным врагом Гутенберга. Его членство в партии Центра с точки зрения Шлейхера должно было облегчить партии Брюнинга возможность смириться со сменой канцлера и поддержать новое правительство. Для Гинденбурга католическое вероисповедание протеже Шлейхера определенно не было поводом для радости. Зато Папен происходил из аристократической семьи, и свои симпатии к Гинденбургу он продемонстрировал уже в 1925 г., когда открыто поддержал фельдмаршала в ходе его первых выборов.

Некоторые данные из биографии нового рейхсканцлера также пришлись по вкусу генерал-фельдмаршалу. После прохождения обучения в кадетском корпусе Папен служил в прусском Пажеском корпусе и офицером улан, составил себе репутацию мастера вольтижировки и скачек, после многолетнего обучения стал офицером Генштаба, а в начале 1914 г., уже в чине капитана, занял пост военного атташе при посольстве Германии в Вашингтоне. Во время его службы в Америке имел место эпизод, о котором много писали газеты после его назначения рейхсканцлером: в начале