модернизационной диктатуры, которая не остановилась бы даже перед применением самых жестоких средств.

С другой стороны, он назвал амбиции большевизма в социальной области «вопиющим обманом». Карл Тёт, рейхстенограф в Главной ставке фюрера с сентября 1942 г. до конца войны, записал 4 февраля 1943 г.: «Затем фюрер сопоставил социализм русских с нашим немецким социализмом. Когда русский построил где-нибудь, например, фабрику, то он просто привлекал в эту местность всех, кто вообще еще способен работать, но достойное жилье он тогда возводил только для комиссаров и технических служащих. Рабочим же, в отличие от этого, приходилось самим искать себе пристанище в самых примитивных норах-землянках. А когда мы в Германии строили новый завод, то на строительство этого завода уходила лишь часть того, что вместе с этим было затрачено на создание достойного жилища для рабочих. Высокий культурный уровень немецких рабочих требует уж наряду с их трудом также и соответствующего эквивалента-компенсации. Например, он построил крупные заводы в Зальцгиттере: да, для этого ему пришлось возвести совершенно новый город, население которого сейчас превышает 100 тысяч человек, а вскоре его численность достигнет четверти миллиона. Это потребовало прокладки дорог, разбивки площадей, электричества, канализации, а также строительства театров, кинотеатров и всевозможных других культурных объектов. Русский же ни о чем таком вообще не думает. Он оставляет своих людей в их примитивизме, и это позволяет ему теперь осуществлять гораздо более тотальный метод ведения военных действий»[1827].

Гитлер привел эти аргументы, поскольку только этим он мог обосновать отличие и превосходство национал-социализма над большевизмом, поскольку в остальном он, как сообщал Шейдт в своих записках, «внутренне уступил российскому примеру». По словам Шейдта, «то противоборство мировоззрений, с поучениями о котором он так долго выступал, или крестовый поход на духовном уровне он проиграл сразу в самом начале. В результате его оценка человека и жизни больше ничем не отличалась от оценки коммунистической». Гитлер научился «восхищаться непреклонностью тамошней системы. <…> Он начал подозревать, что заблуждался в отношении Сталина, и его замечания свидетельствовали о восхищении, даже давали понять, что его пример казался ему образцом для подражания, который не оставлял его в покое». «Гитлер втайне начал восхищаться Сталиным. Отныне его ненависть определялась завистью. <…> Он цеплялся за надежду на то, что он сможет победить большевизм его же собственными методами, если скопирует его в Германии и на оккупированных территориях. <…> Все чаще он изображал своим сотрудникам русские методы как образцовые. „Без их жесткости и беспощадности мы не сможем вести эту борьбу за существование”, — нередко говорил он. Все возражения он отверг как буржуазные»[1828].

Так, после 20 июля 1944 г. Гитлер сожалел о том, что, подобно Сталину, не провел чистку вермахта и не преобразовал его в национал-социалистскую революционную армию. Шпеер пишет, что Гитлер сказал на совещании министров 21 июля 1944 г., что «сегодня он понимает, что Сталин, проведя процесс над Тухачевским, сделал решающий шаг к успешному ведению военных действий. Ликвидировав Генеральный штаб, он освободил место для свежих сил, происхождение которых больше не было связано с царскими временами. Обвинения на московских процессах 1937 г. он раньше всегда считал фальшивкой; теперь, столкнувшись с испытанием 20 июля, он задается вопросом, не было ли в этом все-таки какой-то истинной причины. Хотя у него по-прежнему нет никакой зацепки для этого, так продолжил Гитлер, но он больше не может исключить предательского сотрудничества двух генеральных штабов»[1829]. Еще за два месяца до покушения Гитлер, обращаясь к генералам и офицерам, сказал: «Полностью эта проблема решена в большевистской России. Совершенно недвусмысленные условия, четкое, недвусмысленное отношение офицера к этим взглядам, касающимся государства, ко всей доктрине, и, конечно же, однозначное отношение к преданности, совершенно ясное отношение. В самой Германии, к сожалению, весь этот процесс был слишком быстро прерван войной, вы же можете придерживаться убеждения, что эти курсы, которые сегодня проходят, возможно, никогда бы не нужно было проводить, если бы не началась война. Не будь это, тогда все обучение немецкого офицерского корпуса, как и всех немецких солдат до зачисления в вермахт проводилось бы последовательно. Это шло бы шаг за шагом, следуя методике, которую я считал здесь правильной, а именно без битья фарфора, то есть не уничтожая то, что есть хорошего, неторопливо, но уверенно все же достигая обязательно поставленной цели. Поэтому теперь в этой борьбе не остается ничего другого, как попытаться наверстать упущенное»[1830]. Геббельс пишет в своем дневнике 16 марта 1945 г.: «Я обращаю внимание фюрера на мой просмотр книги генерального штаба о советских маршалах и генералах и добавляю, что у меня сложилось впечатление, что мы вообще не могли бы конкурировать с этим отбором руководящего состава. Фюрер полностью согласен со мной. Наш генералитет слишком старый и выдохшийся, и он совершенно чуждо относится к национал-социалистским идеям и подходам. Большая часть наших генералов даже не хочет победы национал-социализма. По сравнению с этим советские генералы не только фанатично убеждены в большевизме, но и столь же фанатично борются за его победу, что, конечно, обеспечивает советскому генералитету огромное превосходство. Фюрер полон решимости реформировать вермахт еще в ходе войны таким образом, чтобы он вышел из войны, руководствуясь принципиальным национал-социалистским настроем»[1831].

Таким образом, Гитлер восхищался Сталиным прежде всего за его революционную последовательность в устранении старых элит. Сам он не обладал такой последовательностью, чем, как мы видели, он, в частности, и объяснял свой провал. Восхищение Гитлера по адресу Сталина отнюдь не было просто выражением уважения, которое он испытывал к нему лично, его отношение к Сталину отражает его принципиально амбивалетное отношение к марксизму/коммунизму, которое всегда характеризовалось страхом и восхищением одновременно. Гитлер испытывал восхищение прежде всего революционной последовательностью Сталина, но именно эта последовательность, масштабы которой были больше, чем у его собственной, одновременно внушала ему страх, заставляла его воспринимать большевизм как единственного серьезного противника.

Следует отметить еще один важный вывод из этой главы: Гитлер, безусловно, был, и это бесспорно, фанатичным ненавистником евреев, и использовал он антисемитизм и в чисто тактических, и в пропагандистских целях. В тезис о «еврейском большевизме», шаблонно повторявшийся немецкой пропагандой, сам Гитлер больше не верил, что не мешало ему и далее использовать это нелепое утверждение в пропагандистских целях. Принципиально было бы задать вопрос, в какой степени и до каких пор Гитлер верил в тезис о марксизме как инструменте еврейства и в какой степени он использовал его только потому, что он служил его пропагандистскому принципу, разработанному в «Майн кампф»: «Вообще, искусство всех по-настоящему великих вождей народов состоит во