— Нет, моему парню больше нравится Паскаль. Он очень склонен к самоанализу. Это, возможно, и не совпадает с нынешней общей тенденцией.— «Хотя,— подумал Сёдзо,— это не совсем совпадает и с тенденцией, господствовавшей в наше время, когда мы еще учились в колледже».

В те времена чем больше учащийся был склонен к самоанализу, тем более чутко он воспринимал внешний мир. Философствовать для него значило действовать. Probability, подобные той, с которой столкнулся Синго, и тогда мучили учащуюся молодежь и вызывали у нее протест. Но очертя голову ринуться на войну добровольцем—на такое примитивное решение вряд ли кто из друзей Сёдзо был способен...

На этом размышления Сёдзо прервались. Обычно, когда его мысли начинали течь в этом направлении, в голове его происходило нечто такое, что напоминало поступление боды в резервуар: как только она достигает определенного уровня, тут же захлопывается клапан. С тех пор как Сёдзо утратил право упрекать других в непоследовательности убеждений, этот механизм в его мозгу срабатывал иногда в самый разгар спора, и он мгновенно смолкал.

После нескольких минут молчания он неожиданно сказал:

— А все-таки люди странные существа!

— Что ты имеешь в виду?

— Да вот взять хотя бы нас с тобой. Сидим и рассуждаем о «вероятности» получения красной повестки так, словно для нас эта «вероятность» вовсе не существует.

— А что мы еще можем делать? Как и твоему земляку, нам остается лишь ждать.

— Тебе это легче. Пока ты возишься со своими личинками, ты забываешь и про войну, и про людей, и про самого себя.

— Но ведь и у тебя есть настоящая работа.

— Ты так думаешь ? — усмехнулся Сёдзо и проглотил остаток остывшего кофе.

Затем он закурил, взглянул на часы и, поднимаясь со стула, шутливо проворчал:

— Вечно так: засядешь с тобой обедать и забудешь обо всем!

Вернувшись в библиотеку, он работал там до закрытия. Из библиотеки пошел в «Афины», а когда возвращался домой, было уже около десяти вечера. Так повторялось изо дня в день. После напряженной работы в библиотеке занятия на курсах очень изматывали его. Неприятно действовали и зимние холода, державшиеся в этом году особенно долго.

Сёдзо сошел с трамвая на горе Докан. Пройдя асфальтированный торговый проспект, он свернул на улицу, застроенную особняками, и оттуда вышел на узкую неосвещенную дорожку, поднимающуюся в гору позади кладбища и старинных храмов, которые лепятся на террасах обширного плато, простирающегося от Уэно до Асукаяма,— снимки с них можно встретить во всех альбомах достопримечательностей Токио.

Когда Сёдзо за сучьями голых деревьев увидел на горе цепочку огней — свет в окнах неуклюжего двухэтажного здания, в нем пробудилось какое-то теплое чувство к своему убогому жилищу, словно это был его родной дом.

— Канно-сан, а вам звонили,— сообщил старичок администратор, выходя навстречу Сёдзо из своей конторки с застекленной дверью.— Звонили с Дэнъэн-Тёфу и сказали, что вы сами догадаетесь, кто это, и просили вас туда позвонить, когда вернетесь.

«Тацуэ, конечно»,— подумал Сёдзо, вспомнив заметку в сегодняшней газете. Однако он не зашел в телефонную будку, устроенную под лестницей. Было уже поздно, он устал, и ему было не до разговоров с Тацуэ. «Если что-нибудь срочное — позвонит еще раз»,— решил он и стал подниматься по деревянной лестнице на второй этаж, где находилась его комнатушка. Но не успел он дойти до верхней площадки, как внизу резко зазвонил телефон. Сёдзо невольно остановился, прислушиваясь к низкому хриплому голосу старика администратора — тот, подходя к телефону, всегда оставлял открытой стеклянную дверь будки с крупной надписью красными иероглифами: «Телефон». Старик говорил на грубоватом этигоском диалекте. Сёдзо сразу понял, что это звонят ему, и, не дожидаясь, пока старик окликнет его, спустился вниз.

— Алло!.. Да... Только что вернулся.

Тацуэ, которой горничная передала трубку, сказала, что просит его завтра вечером прийти к ним ужинать. Сёдзо начал было отказываться, уверяя, что у него решительно нет свободного времени, но Тацуэ только засмеялась:

— Ну вот, я как в воду смотрела! Заранее знала, что начнете отказываться.— И тем же непринужденным тоном спросила:— Газеты читали?

— Читал. Но признаться, мне эта ваша поездка...

— Господи! Опять за свое! — перебила его Тацуэ.— Послушайте! Кроме завтрашнего вечера, все дни до самого отъезда мы с Кунихико будем заняты. Так что будьте послушным мальчиком и без лишних разговоров завтра обязательно приходите. Хорошо? А?.. Только свои. Да и то не все. Маме нездоровится, отец и дядя Масуи заняты и твердо не обещали. Тетушка Мацуко сейчас в Атами, и если она завтра к вечеру не вернется, то, скорее всего, будут только Мисако и Мариттян.

Неохотно сказав, что придет, Сёдзо повесил трубку.

Телефонная будка представляла собой дощатую клетушку, пристроеную к стенке под лестницей И похожую на четырехугольную деревянную трубу. Хотя стеклянная дверь закрывалась, но все было слышно, и в ночной тишине его голос разносился чуть не по всему первому этажу. В соседних комнатах жильцы, без сомнения, чутко прислушиваются к каждому его слову, стараясь определить, не с женщиной ли он говорит. Сёдзо это было не очень-то приятно, и он хотел поскорее закончить разговор, но разве только потому он поспешил дать согласие? Стараясь об этом не думать, он шумно стал подниматься по лестнице.

На другой день Сёдзо не пошел заниматься в «Афины» и закончил свою работу в библиотеке задолго до ее закрытия. С ним это редко случалось. Он решил освободиться пораньше не только потому, что обещал Тацуэ прийти к ней и не хотел опаздывать. Была и еще одна причина. Не-< дели три назад он позвонил Тацуэ по делу, связанному с одной просьбой брата. Хотя было воскресенье, но оба супруга оказались дома. С ним говорил и Кунихико. Он сказал, что проще обо всем договориться при встрече, пригласил его ужинать. В тот день Сёдзо тоже пропустил занятия на курсах и отправился к ним. Пока он ехал электричкой до Сибуя, где надо было сделать пересадку, огненно-красное зимнее солнце, клонившееся к закату, еще светило в окна, но когда он добрался до конечного пункта, уже совсем стемнело. Повернув от станции налево, он стал подниматься по обширному склону и вдруг понял, что не знает, как и куда дальше идти.

С того дня, когда Тацуэ укрыла «го от дождя в своем ярко-розовом альфа-ромео и привезла к себе, он у нее ни разу не был. А вообще у него было самое