– Интересно…

– Жил как человек: качай типа бабки, занимайся своими делами – и вдруг понесло всерьез заниматься делом и политикой!

– Мне не хочется шутить на тему Ходорковского. Он сознательно пошел на это…

– Вот именно, что сознательно. А мог бы в Штатах остаться.

– Если он выбрал – значит, он романтик. А если он не верил, что в России могут посадить, – то он вдвойне романтик.

– Мне нравится эта формула: еврей – комсомольский функционер – нефтяник – миллиардер – романтик. Ёмко, ярко. Значит, решил ты высказаться о современной России.

– Да. И я понял: то, что происходит сейчас здесь, требует некой новой формы описания.

– Более опасной.

– Опасной или нет, не знаю… «Опричник» – как раз попытка найти такую форму. Как-то накопилось… Я не планировал писать про опричника. Я тогда как раз закончил трилогию про лед. Приехал на дачу, привез своей собаке гостинец – мозговую кость, специально на рынке купил. Кинул ему эту кость на улицу, на снег, – ну чтоб он немного подышал воздухом и размялся. И я вижу, как он стал вихляться вокруг этой кровавой кости, которая была для него слишком большой, – это был такой танец под редкими снежинками… Я посмотрел на это – и через десять минут сел писать «Опричника».

– «Один день Андрея Даниловича».

– Когда я сел писать, то не думал об этой параллели. Только потом вспомнил, что уже был такой опыт.

– По другую сторону баррикад.

– Да. Ну и что с того? Мне кажется, книжка получилась.

– В общем, вспомнил молодость. И снова выступил с крамолой.

– Когда я принял решение – разрешить печатать свою книгу «Очередь» в Париже, это был 1984 год. Тогда московскую гэбуху возглавил Федорчук, с Украины. К тому времени серьезные диссиденты были уже вычислены и вычищены и наконец дошла очередь до нас. До людей нашего круга, которые не были нестоящими диссидентами…

– А так, вялая антисова.

– Да. Да. Ну печатались на Западе – вот и все наши преступления… Дмитрий Пригов, Виктор Ерофеев, Женя Попов, Илья Кабаков, Эрик Булатов, Лев Рубинштейн… Начались обыски. Нас стали вызывать. И вот я случайно узнал от чекистов, что они ничего не слышали про мою книгу в Париже! Они не знали, что у меня выходит книга на Западе! Я лишний раз убедился, что гэбуха, как и все советские заведения, работает слишком медленно.

– Если б приватизировали, то быстрей бы работали.

– Через год вышла книжка, – но уже началась перестройка.

Ледяной молот

– Известно: ты начал писать после того, как тебя в детстве стукнуло по башке. Что это было – драка, кирпич упал?

– Нет, это была более литературная история. Мы жили в Быково, в двухкомнатной квартире, мне было три года. Оставшись один в комнате, я попытался залезть на письменный (!) стол отца, опираясь при этом на батарею. И – сорвался, и напоролся на кран батареи, это был такой острый штырь без вентиля. Я закричал и потерял сознание. Мать выглянула – и сняла меня с крана. Рану зашили. Я помню, что до этого все было серо, а сразу после у меня появились некие цветные видения, фантазии… Я очень хорошо помню, что в школе все было – серость, и на уроке садился на заднюю парту, лепил там из пластилина крокодилов и разговаривал с ними. Я был очень живой, непоседливый… И считался нарушителем дисциплины.

– Так им и остался. «Опричники», понимаешь…

– Да… Я был очень возбужденным ребенком, постоянно болтал, дурачился, выдумывал, танцевал. Успокоился я где-то в институте – когда попробовал писать. Это как бы затормозило меня.

– Да… Пока не требует поэта к священной жертве Аполлон.

– Батарейный кран.

– Но в итоге таки – Аполлон. Это столкновение с краном, его можно сравнить с ударом ледяного молота? (В трилогии про лед избранных били по груди ледяным молотом, и они начинали говорить сердцем. – И. С.)

– Интересно… Я не думал об этом. Но, наверно, что-то есть…

– Ты написал про этот молот – и сам стал писать душевно. Ушел от хладнокровных текстов. Ты вышел из башни к нам, простым людям от сохи.

– Когда вышел «Лед», меня узнала парикмахерша и спросила: «А если ударить таким молотом в грудь – правда, что сердце заговорит?» Я сказал ей, что пока не пробовал.

– Но на самом деле именно это с тобой и случилось.

– Наверно…

Борис Стругацкий: «Мэтром себя не считаю»

Писатель-фантаст, сценарист, переводчик. Ребенком пережил блокаду. Закончил мехмат ЛГУ, специальность – «звёздный астроном». Работал на счетной станции Пулковской обсерватории, занимался проблемой происхождения двойных и кратных звезд. Лауреат Госпремии РФ (за 2001 год) и многих других. В соавторстве с братом Аркадием написал несколько десятков фантастических текстов, которые стали у нас классикой. Книги братьев переведены на 42 языка в 33 странах мира. При старом режиме Стругацкие печатались на Западе, в связи с чем имели небольшие проблемы в СССР. По книгам братьев снят ряд фильмов. Самый знаменитый из них и, наверно, лучший – «Сталкер» Тарковского. Тот же режиссер сотрудничал с братьями при съемках своего фильма «Жертвоприношение», однако работу заканчивал без них – уже на Западе, куда случилось эмигрировать. Немецкой экранизацией книги «Трудно быть богом» (которая нам известна, любителям, благодаря преступной просветительской деятельности пиратов) братья были очень недовольны, и от русской (режиссер Герман-старший) Борис Натанович ждет большего. После смерти брата Аркадия Борис Натанович публикуется под псевдонимом «С. Витицкий». Опекает молодых российских коллег – он член пяти разных жюри литературных премий, руководитель семинара молодых фантастов. Говорит, что раз в год ему попадается хорошая рукопись.

– Борис Натанович! После поездки в Японию я придумал термин «человекообразные насекомые». То есть понял, что японцы, даже будучи людьми, в смысле землянами, уже настолько чужие, настолько непонятные и дружить с ними так невозможно – что после них уж никакие инопланетяне не нужны, раз уж наши родные японцы нам и неинтересны, и несимпатичны. Когда вы писали про инопланетный разум, про его следы на Земле («Пикник на обочине»), – ваш брат, видимо, использовал опыт общения с пленными японцами? Говорил ли он об этом? Проводил какие-то сравнения?

– Применительно к «Пикнику на обочине» – никогда. «Японский опыт» Аркадия Натановича прослеживается прежде всего в «Хромой судьбе» и в меньшей степени в «Граде обреченном», «ПкБ» и, пожалуй, в «Трудно быть богом». Аркадий Натанович слишком плохо знал современную Японию, чтобы сколько-нибудь серьезно «отталкиваться» от нее.

– Ваш теперешний земляк литкритик и писатель Слава Курицын высказался в том духе, что ему следовало бы жениться на Маше Гайдар. Тогда бы он породнился с высокой русской литературой – и с вами, шире – с АБС, и с