В сущности, на подготовку требовалось не менее 15–20 дней, но этого, конечно, не разрешили бы.

Была и другая серьезная проблема. Ленинградская операция планировалась как часть тройного зимнего наступления, предполагалось одновременно: снять блокаду и сокрушить группу армий «Север»; разбить и окружить группу армий «Центр» на Московском фронте; разгромить на юге немецкие армии, освободив Донбасс и Крым.

Циркулярная телеграмма поступила из Ставки на имя Мерецкова, Федюнинского и ленинградского командования, на телеграмме стояла дата – 10 января, и в ней следующим образом определялась цель операции: «Гнать их (немцев) на запад непрерывно, заставляя израсходовать резервы еще до весны, когда у нас будут новые большие резервы, а у немцев больших резервов не будет, обеспечить таким образом полный разгром гитлеровских войск в 1942 году».

Эта задача далеко превосходила возможности советских войск, она показывала столь же страшное непонимание ситуации, какое проявил Сталин перед войной.

Была и еще одна проблема. Генерал-лейтенант Соколов, командовавший 2-й ударной армией, был офицером НКВД. Прежде он был заместителем наркома внутренних дел, взялся за военное дело с большой энергией и апломбом, с готовностью все обещал. Но, мало смысля в делах военных, подменял подлинное решение проблем избитыми штампами и догмами. У него был, по словам Мерецкова, «своеобразный подход» к оперативным вопросам. Он отдавал войскам приказы, в том числе когда им есть (завтрак до рассвета, обед после захода солнца); какой длины делать шаги (один аршин, чуть меньше метра); когда совершать переходы (частям, превышавшим роту, не передвигаться днем, и вообще все переходы производить ночью); как бойцам относиться к холоду (не бояться и, если отморожены уши или руки, растирать их снегом).

Мерецков добился, чтобы перед наступлением вместо Соколова назначили генерал-лейтенанта Н.К. Крюкова.

Но эти меры не помогли, зимнее наступление не удалось. И 17 января начальник штаба генерал А.М. Василевский предупредил Мерецкова, что «обстановка в Ленинграде исключительно серьезная, необходимо все сделать, чтобы перейти в наступление как можно скорей».

Но указание Василевского не помогло. Хуже того, несмотря на неоднократные просьбы, Мерецков не мог получить припасы, чтобы кормить лошадей, заправлять грузовики, заряжать орудия, кормить людей. 28 января заместитель наркома обороны генерал Хрулев прибыл, чтобы ускорить снабжение[183]. Это слегка помогло, но этого было недостаточно. 2-я ударная армия была остановлена, затем перешла к обороне. Ставка засыпала телеграммами, Мерецкова обвиняли в нерешительности, медлительности. А Мерецков жаловался в свою очередь на нехватку танков, самолетов, снарядов, войск и на то, что нет возможности дать бойцам передышку после невероятно трудных боев – на морозе, в сырости, среди жутких болот.

Наступила середина февраля. Все были ожесточены, подавлены, обвиняли друг друга. Сталин отправил на Волховский фронт маршала Ворошилова для принятия решительных действий. Мерецков собрал Военный совет и предложил новый план: дать людям отдохнуть, заняться перегруппировкой сил, ввести резервы и новое оснащение, особенно это касалось артиллерии 2-й ударной армии. Ворошилов ездил из одной части в другую, стараясь поднять их боевой дух. Это мало помогло. У людей просто уже не было сил. Эту зиму они запомнили навсегда – самая тяжелая за всю войну. Потери огромные, результаты – почти нулевые.

При таких обстоятельствах стало очевидно, что нельзя ждать скорого ответа на всеобщий вопрос: «Когда будет снята блокада?» Бесполезно ждать подтверждения настойчивых слухов: город вот-вот спасут армии Мерецкова и Федюнинского.

Жданов прибегнул к тем ресурсам, какие имелись. Например, комсомольцы. Страшно поредели их ряды, в той же мере, как ряды коммунистов[184]. В июне 1941 года в Ленинграде было 235 тысяч комсомольцев, к январю 1942-го осталось лишь 48 тысяч. Остальные ушли на фронт, были убиты или отправлены выполнять всевозможные срочные задания. Комсомольцы – почти единственный резерв, помогавший городу выстоять.

Комсомольцы были организованы в отряды. Они шли из квартиры в квартиру, помогали, если возможно, живым, а также выносили мертвых. Первые комсомольские отряды стали действовать еще в декабре, в январе их деятельность приобрела организованный характер.

Они сами были ненамного крепче остальных ленинградцев. 30 января секретарь горкома комсомола В.Н. Иванов созвал в Смольном заседание.

«Трамваев не было, – вспоминал затем один из участников, – заседание назначили на 12 часов, и люди шли на него с 8 часов утра».

Долгий это был путь, людям приходилось все время останавливаться, чтобы отдохнуть.

Иванов сказал: «Партия и Родина ставят нас перед суровым испытанием. Но мы смотрим вперед с надеждой. Через трудности и лишения, которые переживает Ленинград в связи с блокадой, нам светит общая наша победа. За нее мы боремся, и мы будем бороться до последней капли крови».

В ледяных мрачных ленинградских квартирах бойцы комсомольских бригад видели то, что было бы не под силу отразить ни Дюреру, ни Хогарту.

Г.Ф. Бадаев, секретарь Московского районного комитета партии, вошел в одну из промерзших квартир и услышал слабенький детский плач. Он осветил комнату фонариком. На кровати лежала умершая женщина, рядом двое крошечных детей – голодные, грязные, обмороженные.

«Как же мы это допустили? – задал он бесполезный вопрос. – Почему никто раньше сюда не пришел?»

Вопрос напрасный, чересчур правильный.

В детском доме Виссарион Саянов встретил Анну Ивановну Шахову. Молодая женщина была ранена на фронте, потом работала в комсомольском отряде. Однажды вечером она с товарищем пришла в старый дом на Малом проспекте, они вошли в темную квартиру и увидели на полу труп женщины, укрытый пальто, а на кровати большой сверток, завернутый в скатерть. Внутри свертка – грудной ребенок, он был жив, плача, сосал пустую соску. Они перенесли ребенка в ясли. Не у кого было спросить его имя – в квартире все соседи лежали мертвые. «Я велела записать его на меня, – сказала Анна. – Пусть живет с моей фамилией». До конца зимы она таким образом спасла еще двоих младенцев, и теперь у нее было трое детей, а она еще не была замужем.

На огромном Кировском металлургическом заводе около 5000 рабочих еще были живы и получали зарплату. Большинство обитало в ледяных, разрушенных снарядами домах, не имея сил не только работать, но и жить.

После блокады одна девочка, Анна Васильева, круглолицая, розовощекая, рассказывала о своей жизни. Это была девочка с Путиловского, не менее двух поколений ее семьи работали на Путиловском, ныне Кировском заводе. Там работали ее отец и два брата, семья жила неподалеку на заводской окраине, ходили на работу пешком.

Когда началась война, Анне было всего 15 лет, и она тоже пошла работать на Кировский, а в сентябре 1941-го