собирается после больницы. Узнав, что Михаил Иванович твердо настроен на фронт, разубеждать не стал, только наказал после выздоровления обязательно зайти к секретарю горкома Куценко. Чуть не месяц пролежал Никитин в больнице. Когда, наконец, выписался, сразу отправился в горком.

Куценко оказался мужчиной лет под пятьдесят, невысокий, подвижный, с быстрыми острыми глазами. Рукопожатие его было крепким и энергичным.

— Ну, как, товарищ Никитин, не передумали? — пригласив жестом сесть, спросил он.

Михаил Иванович понял, о чем спрашивает секретарь. «Неужели будет уговаривать вернуться в Ижевск?» — сердито подумал он и упрямо произнес:

— Нет.

— Значит, вы по-прежнему рветесь на фронт? — снова спросил секретарь, и Никитину показалось, что в его глазах вдруг плеснулась какая-то веселая искорка.

— Что ж, препятствовать не будем,— сказал Куценко.

Михаил Иванович обрадованно вскочил со стула:

— Когда я могу ехать?

— А ехать...— секретарь улыбнулся,— ехать никуда не надо.

Заметив недоумение на лице Михаила Ивановича, погасил улыбку:

— У нас здесь, товарищ Никитин, настоящий фронт, даже похлеще. Там...—он махнул рукой на окно, выходящее на запад,— врагов сразу видно, а тут... Днем они работают — попробуй разбери. А ночами нож нам в спину норовят сунуть... Вы, конечно, догадываетесь, мни и имею и виду?

Михаил Иванович кивнул. Он понял, что Куценко говорит об украинских националистах-бандеровцах. Они занимались диверсиями, убивали партийных и советских работников, подрывали поезда, терроризировали население.

— Не стану вам объяснять,— продолжал секретарь, —  насколько важен и сложен этот фронт. А опытных людей не хватает. Вот почему коммунист Никитин, да еще бивший чекист, нам очень нужен. Откуда мне известно, что вы работали до завода чекистом? Из ваши же документов. Кроме того, мы связались с Ижевским.. Так что завтра принимайтесь за дело. Конкретно ж какое нам расскажут в органах... Возражений не принимаю, да и не пойму их. Считайте это военным приказом. Точнее, партийным...

Через месяц Михаил Иванович отправился в Ижевск, забрал семью и вернулся в Чортков.

Глава вторая

Никитины поселились в каменном двухэтажном здании Простояло оно не один десяток лет. До того, как

Западная Украина стала советской, в нем жил какой-то пан с семейством. Никитины заняли две комнаты с маленькой тесной кухонькой. В углах обеих комнат стояли печи, похожие на шкафы. Одна из них была выложена голубым кафелем, другая — темно-коричневым. Печи были красивыми. Юрка это понимал. И все же они не нравились ему. Да что печи! Весь город не нравился мальчишке. Может, потому, что совсем не походил на Ижевск, который отсюда, издалека, казался еще лучше. Может, потому, что Юрка крепко тосковал по родному городу, друзьям... Лишь одна мысль чуточку мирила его с новым местом: Юрка знал, что где-то в этих краях погиб старший брат Алексей...

Но со временем в парнишке пробудилось любопытство. Он стал замечать, как много в Чорткове зелени, невысоких каменных домов, узких мощеных улиц. Правда, в этих улицах можно было заплутаться, потому что они тянулись в самых разных направлениях, переплетались между собой, часто оканчивались тупиком. Это чуточку пугало Юрку, но и будило чувство, похожее на то, которое возникает у рыбака, когда поплавок начинает вытанцовывать...

В доме, где поселились Никитины, мальчишек — ровесников Юрки — не оказалось. Поэтому он стал часто наведываться к отцу: тот работал в трех шагах от дома. Юрка заходил к нему в кабинет, устраивался где-нибудь в сторонке, читал или сидел просто так. Иногда спрашивал о чем-нибудь, только не о работе, так уговорились сразу. Потом Михаил Иванович нашел ему занятие: попросил переписывать набело бумаги, которые не представляли секрета. Мальчику нравилось бывать у отца. Жаль только, что он часто ездил в командировку. Сын не раз просился с ним, но отец и слушать не хотел, ссылаясь на опасности.

Юрка, конечно, знал и о бандеровцах, и о том, что с ними происходят настоящие бои. Знал и в душе побаивался, но при случае снова просил отца взять его в командировку.

Однажды он сидел в тесном, но уютном отцовском кабинете и переписывал сочиненное отцом обращение к бандеровцам с предложением явиться с повинной. Закончил его только к обеду: очень уж старался. Михаил Иванович посмотрел, обрадованно воскликнул:

— Молодец! Не стыдно хоть кому показать!

Юрка повеселел.

— Ну, сынок, — продолжал отец,— я тобой доволен. Очень даже... Проси, что хочешь.

Мальчик встрепенулся:

— Правда?

— Вот моя рука.

— Честное слово, что хочешь? — с заблестевшими глазами переспросил сын.

— Э-э! — догадливо протянул Михаил Иванович.— Вон оно что! Хитрец! Взять с собой в командировку? Нет-нет!

Юрка понял, что заветное желание его не исполнится и  страшно огорчился.

— А еще говорил «что хочешь»...— обидчиво выдавил он.

Отец как-то озабоченно поглядел на него, задумчиво погладил подбородок, решительно махнул рукой:

— Ладно! Была не была. Раз «что хочешь», так «что хочешь». Уговорил!

Через несколько дней Михаил Иванович отправился в командировку, забрав с собой сына. Ехали они на стареньком, по еще бойком «виллисе». За рулем сидел Николай Матвеич, или попросту дядя Коля, бывший фронтовой шофер, уволенный после тяжелой контузии. Машина бежала ходко. Уже скрылся за горами город, огромными зелеными букетами поплыли мимо хутора. Умостившись на заднем сиденье, Юрка глазел по сторонам. В груди у него стыл радостный холодок от быстрой езды. Часа через два «виллис» въехал в небольшой городишко со странным названием Залещики, где у Никитина-старшего были срочные дела. Пока он решал их, Юрка с дядей Колей успели вдоволь накупаться в речушке. После этого подкрепились нехитрой снедью, что взяли с собой.

С делами Михаил Иванович управился только к вечеру. Сразу заторопились домой... От езды и новых впечатлений Юрка почти сразу задремал.

Отец озабоченно поглядывал то на него, то на солнце. которое уползало за горизонт. Лицо у него была: Хмурым, мысленно он уже крепко ругал себя за то, ню тик опрометчиво уступил сыну. Ругал за то, что задержался в Залещиках дольше, чем рассчитывал.

Матвеич догадывался о состоянии Никитина-старшего.

— Поспеем, Михаил Иваныч! — успокаивал он и добавлял ходу.— Все будет «дуже добре».

Скоро впереди показался лес, густой и плотный, как стена. Лишь узкая, почти прямая дорога, как река, разрезала его надвое. Об этом лесе, хоть он и лежал почти под боком города, ходила недобрая молва.

У самого леса Матвеич притормозил машину.

— Может, в объезд? — повернулся он к Михаилу Ивановичу.

Тот, секунду помешкав, возразил:

— Уж очень там дорога никудышная. Чего доброго, застрянем, много времени потеряем. Дома тревожиться станут... Давай здесь, Матвеич.

Никитин откинулся на спинку сиденья, расстегнул кобуру, в которой находился наган. «Виллис» въехал в лес. Тени в нем уже загустели, только верхушки деревьев