и аммонал для казахских повстанцев, Гоби и контрабанда только-только напечатанных в Иркутске юаней, Кызылкум и партия гашиша - счастья и здоровья узбекским швеям, которые плохо зашили мешки и позволили ему вдоволь угоститься во время путешествия. Ностальгические воспоминания заставили Мариуса улыбнуться. Даже слова Коджо о «вечной жизни вне закона» показались ему не такими уж и гадкими: действительно, разве стоит бежать от самого себя? К чему этот самообман? Зачем самому себе что-то пытаться доказать? Давид вспомнил речи Фроста: «Ты не такой простой, каким кажешься, Дэви». Если ты бандит, значит ты бандит до мозга костей, и точка. Даже этот побег доказывает, что всё не зря. Что не заслужил он наказания. И волю сам вернул. Своими этими жилистыми ручищами. Даже с мёртвыми справиться сумел. А уж что говорить о живых – с ними и подавно справится. Мариус даже подумал о том, чтобы издать боевой клич, но передумал: не стоит привлекать внимания. Да и мандарин подумает, что случилось чего. Прискачет, чтобы снова «спасти». Тьфу...

Пустынная тишина была почти полной, нарушало её лишь еле слышное завывание ветра. С каждым шагом идти становилось всё труднее, хотя прошёл Давид ну метров сто от силы. Ботинки увязали всё глубже, будто гравитация усиливалась. Причиной тому вполне могли бы стать зыбучие пески, но ведь в Каракумах их нет – это Давид выяснил, когда они с Коджо в шутку продумывали планы побега. Мариус посчитал, что во всём виновато недомогание. Он решил остановиться и перекурить. Извлёк из кармана пачку, затем зажигалку. Сел на корточки, покряхтел. Зажёг. И только когда поднёс огонёк к коленям, он увидел то, от чего его лёгкие подскочили в груди и чуть не выпрыгнули через горло. Его точно ледяной водой окатили, а сам он похолодел внутри и снаружи.

Чёрный песок вибрировал, будто по его поверхности ползали миллионы червей. Казалось, он ожил; он дышал, как живот тучного существа, ещё не очнувшегося ото спячки. Но самым жутким было не это: тысячи запястий напоминали уродливые чёрные сорняки. Испещрённые рубцами, их длинные и тонкие пальцы вздрагивали, пытаясь вцепиться ногтями в воздух. Мариус перевёл остекленевший взгляд под ноги: несколько ладоней держали его за стопы и втягивали в червиво-песочную гущу. Всё это инфернальное естество напоминало обложку воспевающей богохульство дез-метал группы.

- Пресвятая Дева Мария... - только и сумел проговорить Мариус, прежде чем рефлексы вынудили его заорать и броситься назад; туда, где, по его предположениям, должна находиться палатка. Он готов был припасть к ногам Родиона, лишь бы тот подал хоть какой-нибудь знак. В голове промелькнула мольба о том, чтобы просто вернуться в прошлое.

Всего на пять минут, чтобы не выйти наружу, не вздумать закурить и не увидеть всего этого.

Темнота и не думала заканчиваться. Она окружала со всех сторон. Сдавливала весом. Чёрные пальцы хватали всё крепче. Всё сильнее. С каждым широким шагом Мариус всё живописнее представлял, что с ним произойдёт, если он упадёт или хотя бы споткнётся. Он подумал, что на этот раз гибель неизбежна.

- Эй! - завопил он что есть мочи. - Я здесь! На помощь! Кимико! Родион! Я тут!

Левая ступня за что-то зацепилась, и Мариус, не удержав равновесия, рухнул лицом во вьющиеся подобно членистоногим конечности. Те начали хватать его за одежду, за лямки рюкзака и за гвоздомёт. За ноги, руки, бороду и волосы. Давид брыкался, как обезумевший бизон, которого повалили на землю львы. Ветхозаветный ужас топил его.

- Пошли вон! Дерьмо! Отвалите, твари! Отъебитесь!

Одна из ладоней вцепилась в челюсть, затолкав пальцы едва ли не в горло. Давид стиснул зубы - по носу ударил едкий горелый запах. В лицо брызнула жижа; по вискам и шее что-то потекло. Глаза защипало. Руки задёргались ещё быстрее - они заползали под комбинезон, желая вонзить ногти в плоть и разорвать её на ошмётки. Лёгкие свело судорогой: то ли от невыносимого запаха, то ли от расползающегося по артериям паралича. Мариус начал задыхаться, а зов о помощи превратился в захлёбывающийся хрип.

Зыбко-красные лучи, проникшие сквозь облепившие лицо пальцы, распороли панику надвое. Давид почувствовал уже успевший засесть в памяти аромат ладана и наконец-то сумел сделать полный вдох. Цепкие крючья запястий ослабили хватку. Они сползи с тела, будто разогнанные огнём пауки, а затем и вовсе зарылись в песок. Песок же вновь позолотел. Мариус не хотел вставать - он так и лежал, боясь вновь окунуться в кошмар, в котором бултыхался пару мгновений назад. Перевёрнутый вверх ногами Родион стоял прямо над ним: в ладонях его желтела тусклым пятном та самая лампадка.

- С возвращением, - проговорил он и протянул руку. - Или ты с нами, или мы без тебя.

Давид жадно схватился за неё.

* * *

Мариус нетерпеливо ёрзал на подстилке, уже предчувствуя, что Родион сообщит сейчас что-то такое, что разрушит его представления о религии, времени и вселенной. Но старик молчал. Кимико тоже не проронила ни слова, и Давид понимал, почему: они оба испытали нечто похожее. То, что преследовало их на третьем уровне; то, что было в том самом сарае; да даже то, что поджидает их там, снаружи - всё это, определённо, одного горшочка каша. «Проклятье... Зря ты ёрничать начал, Дэви. Из таких передряг так просто не выбираются... - думал он, разглядывая смятую пачку сигарет. - Как говорится, ты слишком далеко зашёл. Поздно пить Боржоми... Одно я знаю точно: кем бы ни был этот дедуля, стоит держаться к нему поближе. Он явно шарит, что к чему. Может, пора тоже поверить в силу звёзд и чакру космоса? Гороскопы почитать? Опять ведь повезло. Может, у овнов белая полоса? Или кто я там, козерог, телец...» Повисшая в палатке тишина была тяжела, как мокрая простынь в прачечной.

- Привычный нам мир катится в пропасть, - наконец подытожил Родион.

- Да ладно?.. - с жаром подметил Мариус, собирая рассыпанный табак в кучку. - Мне кажется, он уже скатился. И не в пропасть, а в кое-что другое. Поглубже, потемнее и уж точно посквернее.

На сухом лице монаха не дрогнул и мускул. Даже зуб не блеснул серебром.