– Понимаю, – ответил Саянов и, уходя, опять взглянул на Пакулина, с горечью подумав: до весны он не доживет, это невозможно.

Однако Саянов ошибся, Пакулин еще и после войны прожил несколько лет. Когда Саянов по случаю похорон явился в его мастерскую, он увидел много хороших картин. И среди них ни одной, написанной во время войны. Официальные блюстители советской культуры не могли допустить, чтобы странные, жуткие картины Пакулина о ленинградской блокаде показывали публике. Так продолжалось много лет. Его картины о страшных днях Ленинграда производили слишком сильное впечатление.

Замысел создать фильм о битве за Ленинград постигла та же участь, какая выпала на долю многих книг и журналов. Над сценарием этого фильма в марте 1942 года работал Всеволод Вишневский. Несколько советских операторов отсняли тысячи метров пленки, среди них Ефим Учитель, Андрей Погорелый, Евгений Шапиро. В качестве главных операторов к созданию фильма были привлечены Роман Кармен и Николай Комаревцев.

Отснятые кинокадры так потрясли Вишневского, что он плакал, как ребенок. Разрушенная Пулковская обсерватория; академик Никольский в подвале Эрмитажа делает зарисовки; старушка упала, выронив миску супа из дрожащих рук; вид Летнего сада зимой; две руки, цепляющиеся за огромные железные ворота, постепенно руки сползают, тело сваливается в сугроб; объявление на воротах, ведущих во двор: «Пункт сбора трупов»; композитор Борис Асафьев у рояля, играющий застывшими от холода пальцами; мертвая слониха Бетти в зоопарке в луже крови. Он подготовил 7 разных сценариев фильма, ни один никогда не был опубликован. Наконец 9 июля 1942 года появилась картина «Ленинград в борьбе», ей была присуждена Сталинская премия. Но тысячи метров пленки с лучшими кадрами туда не включили. И по сей день их не показывали. Сотни километров фильма остались на архивных полках. Быть может, когда-нибудь мир увидит всю меру страданий, которые России принесла война. Планировалось продолжение фильма, охватывающее события с мая 1942-го до освобождения города в январе 1944 года. Ленинградское военное командование поручило писать сценарий поэту и писателю Николаю Тихонову. «Очень жаль, – отмечал впоследствии Тихонов, – что эта картина, очень сильная по своему содержанию, никогда не увидела свет. Если бы ее выпустили на экраны, миллионы зрителей увидели бы много неожиданного, трагичного и героического». ‘

Вера Кетлинская и Ольга Берггольц были близкими подругами. Кетлинская знала «Оленьку» лет двадцать до начала войны, она встретила ее впервые еще в то время, когда Оленькина голова была выбрита, как у мальчишки: остригли из-за детской болезни. Они сильно отличались друг от друга. Ольга Берггольц была в полной уверенности, что каждая бомба нацелена именно на нее. Каждое несчастье, обрушившееся на друзей и соседей, она часто переживала сильней, чем они. Вера Кетлинская, даже во время воздушных налетов и длительных обстрелов, ходила по Ленинграду в полной уверенности, что ни бомбы, ни снаряды в нее не попадут. По мере того как длилась блокада, их дружба росла. Почти каждую ночь Ольга звонила из радиокомитета в Дом писателей: «Вера, ты жива?» А если шел артиллерийский обстрел, она спрашивала: «Стреляют близко от тебя?» Иногда Вера отвечала: «Не особенно далеко», и внезапно раздавался ужасный грохот. Однажды, когда они беседовали, снаряд попал в соседнюю квартиру, и Вера не могла говорить. Она слышала в трубке голос Ольги: «Вера, Вера, что случилось? Вера! Вера!»

Иногда то одна, то другая получали подарки: кусочек мороженой конины с фронта, пакетик натурального кофе, кастрюльку конторского клея, из которого получался великолепный студень. Они приглашали друг друга на пиршество.

Однажды вечером Кетлинская, позвонив Ольге, сообщила, что достала бутылку рыбьего жира и собирается печь «фантастические оладьи» из теста, основную часть которого составляла кофейная гуща.

«Сейчас приду», – сказала Ольга Берггольц. От Дома радио до квартиры Кетлинской два квартала. Кетлинская все ждала, но Ольга не появлялась. Наконец пришла, настолько потрясенная, что едва могла говорить. Она вышла в ледяную ночь, на улицах была сплошная тьма. Пробираясь ощупью по тропинке среди сугробов мимо зала филармонии, она поскользнулась и тяжело рухнула на что-то. Оказалось, это «что-то» – мертвец, наполовину занесенный снегом. Она лежала ошеломленная, слабая, перепуганная, не в силах подняться и вдруг услышала собственный голос, читающий стихи. Будто голос с неба, звучавший тихо и ясно. Ольга Берггольц лежала, охваченная ужасом. Она лежит на ледяном трупе или это ее собственное оледеневшее тело? Она, должно быть, умерла. Или сошла с ума. Небывалый ужас охватил ее, никогда еще такого с ней не было. Где-то в глубине сознания она ощутила, что ее собственный голос умолк, зазвучал другой – это был громкоговоритель на углу возле гостиницы «Европа». А передавали ту самую программу, которую она в тот день записала. И она постепенно взяла себя в руки. Потом сидела около Веры Кетлинской, бросала в «буржуйку» страницы старых книг в качестве топлива, и они ели «фантастические оладьи», удивляясь, почему не любили раньше рыбий жир.

Позднее, когда блокада еще продолжалась, в Ленинград приехал английский корреспондент Александр Верт. У Кетлинской и некоторых ее друзей он спрашивал не что помогло им выжить, а как они выжили. Но это вопрос огромный, а с годами на него ответить все трудней.

Вспоминая прошлое, Кетлинская сама не верила: неужели это она в январе 1942 года сидела в своей квартире в таком холоде, что замерзали чернила в чернильнице и приходилось выстукивать свои мысли на непривычной пишущей машинке.

Она работала над первыми страницами своей книги «Блокада», писала о смерти Анны Константиновой. Полуторагодовалый сын Сережа спал рядом, на него была навалена груда одежды. А в соседней комнате на полу лежала мать, умершая от голода. Три дня назад ее пришлось туда положить, поскольку в ближайшее время похоронить не было возможности. Вера Кетлинская не плакала, когда писала, только старалась, чтобы пальцы ударяли по клавишам незнакомой машинки. Павел Лукницкий пришел навестить ее вечером 31 января. Труп матери все еще лежал в соседней комнате, замерзший, непогребенный, но в то время люди уже привыкли ко всему, горе закалило их. Он с теплом вспоминал этот вечер. Говорили «по душам» – есть такое выражение в русском языке: о войне, городе, страданиях, о красоте и мужестве своей эпохи. Крохотная печурка излучала тепло. И Кетлинская прочла отрывки из своей новой книги.

В конце января в Ленинград вернулся Николай Чуковский после короткого посещения одного из аэродромов. Проходя по набережной Невы, он увидел страшную картину: десяток отверстий, прорубленных во льду, сотни женщин тянулись к ним с ведрами в руках. Возле каждой проруби валялись десятки трупов, наполовину покрытых льдом и снегом.