1 января городские власти установили, что запасы топлива составляют 73 тысячи тонн угля, при минимальном использовании этого хватит на месяц с небольшим. В городе осталось менее 2000 тонн антрацита, единственным источником топлива были теперь небольшие лесные участки вокруг города, небольшое количество торфа под замерзшим снегом и льдом на северном берегу Невы и деревянные дома и другие постройки в самом Ленинграде. Жданов разрешил снести почти все деревянные сооружения, обещая, что после войны Ленинград будет восстановлен и обретет новое величие. Подростки начали даже срывать деревянные доски, укрывавшие Медного всадника, гигантскую статую Петра Великого. На оставшихся досках они нацарапали: «Ему не холодно, а мы согреемся».

Главным отопительным средством стали «буржуйки», их устанавливали в квартирах, а трубы выводили через форточку (маленькое окошечко для проветривания).

Неизбежным результатом явились многие сотни пожаров, причиной которых стали шаткие, плохо смонтированные самодельные печки. С 1 января по 10 марта в Ленинграде было 1578 пожаров из-за 135 тысяч «буржуек».

А когда на электростанции № 1 кончились запасы топлива, главная водонапорная станция не подавала воду в течение 36 часов, и 4 дня она не поступала на южную и петроградские станции. В это время стояли 30-градусные морозы. К тому моменту, когда заработали насосы, ленинградский водопровод безнадежно замерз. А заодно и система канализации.

Город начал гореть. В январе было свыше 250 серьезных пожаров, это в среднем почти 30 всевозможных пожаров за день. Из них некоторые возникали в результате немецких бомбардировок, но большинство от «буржуек». Они горели весь день. 12 января произошли сильнейшие пожары, всего их в этот день было 20. Один из тяжелейших – на Невском, там вновь загорелся Гостиный двор, сильно разрушенный бомбежкой еще в сентябре.

С обычной подозрительностью Всеволод Вишневский полагал, что это, должно быть, действуют фашистские диверсанты, хотя допускал, что пожары могли происходить из-за небрежного обращения с «буржуйками».

Ленинградские пожары представляли собой устрашающее зрелище даже для такого не слишком чувствительного наблюдателя, каким являлся Всеволод Кочетов. Жутко было видеть, как пылает в огромном здании пожар, а через день-два, вернувшись, обнаружить, что огонь по-прежнему горит, медленно сжигая квартиру за квартирой и никто даже не пытается его погасить. Трубы замерзли, пожарные машины стоят без топлива, большинство пожарных слишком больны, слишком ослабели, чтобы принять вызов, даже если кто-нибудь потрудился этот вызов сделать. К декабрю действовали только 7 % пожарных машин.

В январе в обычной пожарной команде лишь 8 из 80 бойцов были в состоянии выполнять свои обязанности.

Однажды ночью Александр Чаковский возвращался из Смольного в гостиницу «Астория». Огромный пожар бушевал в центре города, небо пылало, розовые тени метались на снегу. Подойдя ближе, он увидел, что горит большой каменный дом. Пожарных не было, несколько женщин выстроились цепочкой и передавали из рук в руки то, что удалось вытащить, – ребенка в коляске, самовар, керосинку и затем кушетку, на которой лежала фигура, завернутая в одеяло, может быть мать ребенка.

Федор Грачев, главный врач большого госпиталя на Васильевском острове, шел однажды вечером по Театральной площади напротив Мариинского театра и увидел зарево гигантского пожара на улице Декабристов. Он отправился туда. Лицо засыпала сажа, подойдя поближе, он увидел три верхних этажа высокого здания на углу улицы Декабристов и проспекта Маклина. Фасад здания украшали фигуры персонажей и сценки из русских народных сказок, домиком из волшебной сказки называли его ленинградцы.

Из окон вырывались языки пламени, отбрасывая вокруг огненно-красный свет, под ногами сплошь битое стекло. Жар от огня расплавил снег и лед. Собралась целая толпа людей, терпеливо наполнявших ведра и кастрюльки драгоценной водой. Никто не пытался потушить огонь, в сущности, никто не обращал на него внимания, люди торопились лишь воспользоваться редкой возможностью легко добыть воду.

Грачев спросил какую-то женщину: «Давно горит?»

Она ответила: «С утра».

Грачев постоял, пока не согрелся, и ушел.

Для предотвращения дезертирства солдат и пресечения случаев грабежа продовольствия пригородные железнодорожные станции окружили усиленными отрядами госбезопасности. Но все же почти из каждой воинской группы бежало по нескольку человек.

Именно в этот момент в Ленинградский военный совет, в горком и горсовет стали поступать письма, предлагавшие объявить Ленинград «открытым городом», чтобы, как указывают советские историки, открыть фронт и позволить немцам занять город.

В советских исторических работах мало упоминаний об этом предложении. Но во всех случаях они подводят к одним и тем же документам Ленинградского государственного архива.

Советские историки, видимо, убеждены, что предложения об «открытом городе» исходили от немецких агентов в Ленинграде, и утверждают, что впервые эти предложения возникли в период сентябрьских боев. Цитируют нацистского агента, сообщившего, что немцы планировали поднять в Ленинграде восстание одновременно с последним наступлением на город. Позже план изменился, и немцы решили спровоцировать в городе восстание, организовать погромы евреев и комиссаров, чтобы затем уже жители города сами призвали немцев для восстановления порядка.

Приводятся также слова другого немецкого агента (или, может быть, того же самого) о том, что с утяжелением условий блокады немцы надеялись организовать «голодный бунт», во время которого будут громить булочные и продовольственные магазины и женщины пойдут на линию фронта просить войска прекратить борьбу и впустить в город немцев.

Сообщение агента поразительно напоминает о февральских событиях 1917 года, когда женщины Петрограда, уставшие, разъяренные, замерзшие от каждодневного стояния в растущих очередях за хлебом, вышли на демонстрацию, которая затем переросла в революцию, свергнувшую царя Николая II.

Попытки немецких агентов (если они вообще существовали) воспроизвести в 1942 году на мрачных улицах Ленинграда события 1917-го успехом не увенчались, но Андрей Жданов и ленинградское руководство отнеслось к этой угрозе с непреклонной серьезностью, хотя знали, что к этому времени ленинградцы горячо ненавидели немцев. (Уже давно прекратилось дезертирство, поскольку русские слишком много узнали о том, как немцы обращаются с пленными и что происходит в оккупированных деревнях.)

Агитация за «открытый город», очевидно, далеко не ограничивалась письмами советским властям. По крайней мере это стало темой разговоров между советскими гражданами. Во многие районы города направили специальные отряды пропагандистов, чтобы противодействовать этим и другим опасным или враждебным настроениям населения[180].

С ростом страданий город притих. Фашисты больше не бомбили, реже обстреливали из орудий.

«Гитлеровцы уверены, – писала Елизавета Шарыпина, – что голод сломит сопротивление ленинградцев. К чему тратить бомбы и снаряды?»

И на память ей пришли слова из поэмы Некрасова:

В мире есть царь,

Этот царь беспощаден —

Голод названье ему.

Ледяной