Шрифт:
Закладка:
Посягнувшие на верховную власть «пьяные офицеры» были «преданы чрезвычайному военному суду» и в тот же день секретным приказом по казачьим войскам … «за выдающиеся боевые отличия» повышены в звании[3171]. Суд не только оправдал непосредственных исполнителей переворота, но и, по сути, сделал из них героев предотвративших захват государственной власти[3172]. «Вообще с судом перемудрили, — замечал в этой связи, ставший Председателем Совета министров, лидер сибирских кадетов В. Пепеляев, — Было бы лучше, если бы его совсем не было»[3173].
Одновременно во все губернские города Сибири и Урала была послана телеграмма с требованием недопущения никаких выступлений и обсуждений в печати и на собраниях происшедшего переворота, «не останавливаясь перед арестом, как отдельных лиц, так и правлений и руководителей партий и организаций»[3174]. Однако эти угрозы не остановили протестов и выступлений, закаленных в революционных боях эсеров.
В ответ в ночь на 3 декабря по прямому приказу Колчака[3175] эсеровское правительство, включая его главу, членов ЦК партии эсеров, членов Учредительного собрания и т. д. — всего 26 человек, было арестовано[3176]. Эсеры были вынуждены уйти на нелегальное положение. Сдаваться они не собирались, «борьба с Колчаком, — указывал один из новых подпольщиков Святицкий, — должна выразиться в повсеместной подготовке восстания против власти и ее клевретов»[3177].
Колчак на этот раз уже не церемонился, его следующий приказ гласил: «Всем русским военачальникам самым решительным образом пресекать преступную работу вышеуказанных лиц, не стесняясь применять оружие…, арестовывать… для предания их военно-полевому суду… Все начальники и офицеры, помогающие преступной работе этих лиц, будут преданы мною военно-полевому суду. Такой же участи подвергну начальников, проявляющих слабость духа и бездействие власти»[3178].
Эсеровская оппозиция в буквальном смысле слова была добита во время подавления восстания рабочих и солдат Омска, вспыхнувшего 22 декабря 1918 г.: «Омск просто замер от ужаса, — вспоминали свидетели тех событий, — Боялись выходить на улицу… Самое убийство представляет картину настолько дикую и страшную, что трудно говорить даже людям, видавшим немало ужасов и в прошлом, и в настоящем…»[3179]. Но это была уже борьба не за власть, а подавление «оппозиции» восставшей против «законной власти»…
Эсеры, так же как в истории и с Временным правительством, и с Советами, и с Учредительным собранием вновь оказались выброшенными за борт. «Правы, увы, оказались те из социалистов, — стенал один из их лидеров М. Зензинов, — которые… предостерегали против коалиции с буржуазией, заранее убежденные в коварстве и измене последней, в неспособности понять глубокий смысл происходящих революционных событий. История оправдала их недоверие»[3180].
Против переворота выступили и чехословаки, заявив, что «переворот нарушает права демократии и Уфимского соглашения. Этот чисто демагогический протест иностранцев, не имевших никакого права вмешиваться в наши дела, был, прежде всего, оскорбителен для нашего национального самосознания, — восклицал ген. Д. Филатьев, — и, тем более что пилюлю пришлось проглотить молча»[3181]. При этом сам Филатьев признавал: «надо было бы придумать более легальную форму перестроения власти, что бы это не носило характера переворота»[3182].
* * * * *
Так был все же переворот результатом заговора или нет?
«Весь период существования Директории, — отвечал на этот вопрос Мельгунов, — был, так или иначе, временем подготовки ее свержения. Существовавшее положение никого не удовлетворяло — ни правых, ни левых, ни тот центр, на который Директория могла бы опереться при несколько ином к нему отношении. Директория не захотела этого сделать и повисла в безвоздушном пространстве. Вопрос о перемене власти муссировался во всех кругах: и в «салонах», и в частных совещаниях общественных деятелей, и в военной среде, и в правительственных сферах, и в среде иностранцев»[3183].
Первыми, по словам Мельгунова, нервы не выдержали у военных и вечером 17 ноября к Колчаку явились начальник омского гарнизона и начальники казачьих частей, которые заявили, что «долг перед родиной и настроение всех частей вынуждает их арестовать членов Правительства соц. — рев., ведущих преступную соглашательскую политику с большевиками», и просили «от имени всей армии принять на себя верховное руководство возрождающейся армией и народом»… Колчак согласился и заявил, что завтра утром представит проект конкретного плана ареста Директории…, а через несколько часов после этого совещания офицерская часть отряда атамана Красильникова приступила к выполнению намеченного плана[3184].
«Казачьи офицеры были достаточно в курсе происходивших разговоров и, следовательно, знали, что выступление их (оставляя в стороне вопрос о форме), по существу, может вызвать, скорее, лишь сочувствие. Вот почему я (Мельгунов) считаю, что отряды Волкова и Красильникова в ночь с 17-го на 18-е выступили в значительной степени самостоятельно… но, может быть, в соответствии с тем «планом», который разрабатывался некоторыми участниками…, получив свыше (из Ставки) инструкции»[3185]. Мельгунов приходил к выводу, что «переворот произошел как бы сам собой. Это было полустихийное движение военных, которое было санкционировано затем и некоторыми общественными кругами…»[3186].
Может быть. Однако есть и другая версия событий: на нее указывает дневник председателя президиума Восточного отдела партии кадетов В. Пепеляева. Согласно его записям, идея переворота обсуждалась с Гайдой еще 28 сентября, взаимопонимание сторон было полное: «спасение в единоличной диктатуре, которую должна создать армия», — указывал Пепеляев; Гайда отвечал, что «тоже не верит в Уфимское совещание и твердость Директории («Они будут оставлять жить тех, кому жить не следует»»)[3187]. При обсуждении потенциальной кандидатуры на пост диктатора, обе стороны сошлись на Колчаке, как единственно доступной[3188].
После этого Гайда встретился с Колчаком, предметом обсуждения были условия установления военной диктатуры[3189]. Сомнений в ее необходимости у Колчака не было, по свидетельству ген. Д. Филатьева, «адмирал сам был горячим сторонником установления единоличной всероссийской власти. С этой мыслью он носился еще до избрания Директории и предлагал ее некоторым лицам во Владивостоке…»[3190] В августе 1918 г. Колчак повторял: «военная диктатура — единственная эффективная система власти»[3191].
3 ноября с Колчаком встретился В. Пепеляев, предложивший адмиралу пост Верховного Правителя, и
