В-третьих, признание Колчака, по сути, являлось официальным объявлением войны Советской России, что было уже политически невозможно, поскольку Советская Россия пользовалась все более нарастающей поддержкой широких масс в странах самой Антанты.

Колчаковщина

В первый же день прихода к власти Колчак издал указ о введении «на всей территории России» всеобъемлющей цензуры. «Все сведения, — говорилось в указе, — будут поступать только из официального источника — штаба Верховного главнокомандующего»[3270]. Спустя месяц, с указанием на то, что в ряде газет присутствует «однохарактерный подбор явно антинациональных и противоправительственных суждений и сообщений», указ был продублирован телеграммой директора департамента милиции МВД лидера сибирских либералов кадета В. Пепеляева[3271].

30 ноября правительство приняло постановление: «Виновный в посягательстве на жизнь, здоровье, свободу и вообще на неприкосновенность верховного правителя или на насильственное лишение его или совета министров власти, или воспрепятствовании осуществлению таковой наказывается смертной казнью»[3272].

14 марта 1919 г. «был издан приказ Верховного Правителя, «милитаризировавший» в смысле военного управления всю Сибирь… Теперь, — по словам Гинса, — уже все гражданские и экономические свободы стали условными. Военный, так называемый «прифронтовой» суд обнажил свой жестокий и беспощадный меч в самом центре страны…»[3273]. «Население городов…, — ответило тем, вспоминал Гинс, что — стало заражаться враждебным настроением. Гнет цензуры, царство военщины, аресты, расстрелы — все это разочаровывало даже ту умеренную демократию, которая раньше поддерживала адмирала Колчака, и возбуждало население, которое ранее относилось безразлично к формам власти…»[3274].

23 марта приказом Колчака был введен институт заложников. В его исполнение 28 марта последовал приказ генерала Розанова: «содержащихся в тюрьмах большевиков и разбойников считать заложниками… за каждое преступление, совершенное в данном районе, расстреливать из местных заложников от 3 до 20 человек»[3275]. Приказ неуклонно проводился в исполнение, о чем свидетельствую архивные данные[3276]. В частности, член ЦК партии эсеров Д. Раков свидетельствовал, что в Красноярской тюрьме было расстреляно 49 заложников[3277].

11 апреля был принят закон: «О лицах, опасных для государственного порядка вследствие прикосновенности их к большевистскому бунту и об учреждении окружных следственных комиссий» — провозглашавший тотальный террор против большевиков и всех им сочувствующих. «Дознания должны быть кратки и производиться с наивозможной быстротой», — подчеркивалось в приложении. Из следственных комиссий дела попадали в суды, система которых была дополнена особыми судами в составе трех лиц: один из членов окружного суда и двух военных представителей. «Приговор, — говорилось в комментариях к «закону о бунте», — должен быть краток, мотивировке не подлежать и заключать в себе описание сущности деяния, в котором подсудимый обвинен»[3278]. В сопроводительной записке к закону министр юстиции С. Станкевич весьма откровенно объяснял борьба, что «должна будет сводиться не только к уничтожению воинствующего большевизма, но и к искоренению из толщи населения самих идей большевизма…»[3279].

* * * * *

Но главным оставался вопрос армии. Именно армия, утверждал ген. Д. Филатьев, должна была внести решающий вклад в победу: «Не от работы этих Министерств зависел конечный исход борьбы. Центр тяжести находился в области ведения военных операций. Победа на фронте, занятие Москвы и изгнание из Кремля красной нечисти, разрешили бы сразу все вопросы…»[3280].

В наследство от Сибирского правительства и «народной армии» КОМУЧа Колчаку досталось примерно по 40 тыс. солдат и офицеров. Путем принудительной повальной мобилизации к весне 1919 г. численность армии была доведена до 400 тыс. штыков и сабель. Особую благодарность при этом Колчак выразил Чехословацкому корпусу: «чехословацкие дивизии своими исключительными подвигами и трудами в Поволжье, на Урале и в Сибири положили снование для национального возрождения востока России, проложили нам путь к Великому океану, откуда мы получаем теперь помощь наших союзников, дали нам время для организации русской вооруженной силы»[3281].

К началу 1919 г. из всей колчаковской армии на фронте находилось около 140 тыс. солдат и офицеров, а общая численность к середине 1919 г. достигла 800 тыс. человек. В это время вся Красная армия насчитывала около 1 млн. и ее силы были распределены на четыре фронта: Архангельский, Царицыно-Донской, Киевский и Западный. «У красных, — замечал в этой связи помощник Колчака ген. Филатьев, — вообще не могло быть никакого самостоятельного и единого стратегического плана, так как им приходилось бросаться из стороны в сторону, приспосабливаться к действиям противников»[3282].

Но никакого стратегического плана не смог выдвинуть и адм. Колчак. Причина этого, по мнению ген. Филатьева, заключалась в том, что «Колчак неосведомленный… в сухопутном деле, тщательно отгораживался от опытных сотрудников в лице известных генералов»[3283]. Представление о том, что представляла собой Ставка Верховного Главнокомандующего, передавал дневник военного министра Колчака ген. Будберга: «Большинство ставочных стратегов командовали только ротами; умеют «командовать», но управлять не умеют и являются настоящими стратегическими младенцами. На общее горе они очень решительны, считают себя гениями, очень обидчивы и быстро научились злоупотреблять находящейся в их руках властью…» Все они являются «…безграмотными в военном деле фантазерами и дилетантами»[3284].

Верховным главнокомандующим Сибирской армией, в момент колчаковского переворота, был ген. В. Болдырев, профессор академии Генерального штаба, прошедший во время Первой мировой все командные должности от командира полка до командующего армией. Однако Болдырев, по мнению Колчака и кругов его окружавших, был носителем духа Директории и находился «в руках… социалистов революционеров»[3285]. Действительно Болдырев не принял переворота и попросил отъезда в Японию. Колчак легко удовлетворил просьбу и дал необходимые средства.

Начальнику штаба Болдырева ген. С. Розанову, прошедшему русско-японскую и Первую мировую, занимавшему в начале 1917 г. должность командира дивизии, Колчак, из-за его «красного прошлого» сам предложил на время устраниться от дел[3286].

Для набора профессионалов Колчак мог обратиться к Академии Генерального Штаба, которая после эвакуации из Петрограда оказалась в Казани и имела нескольких «опытных и знающих строевых начальников». На Дальнем Востоке «сама судьба посылала Колчаку» двух генералов имевших «огромный строевой, штабной и административный опыт» Флуга и Будберга. Был еще и генерал Дитерихс, начальник Штаба чешских войск, а до этого бывший начальником дивизии и генералом Ставки[3287]. Ни один из указанных генералов, по мнению Филатьева, «просто психологически не мог совершить тех грубейших оперативных и организационных ошибок, которые были совершены людьми выдвинутыми Колчаком на высшие должности»[3288]. Но Колчак их проигнорировал[3289].

Верховным Главнокомандующим стал сам Колчак, а своим Начальником Штаба назначил одного из организаторов Союза офицеров армии и флота плк. Д. Лебедева, по словам Будберга, не обладавшего ни адекватными знаниями, но опытом[3290]. Это