— Ведь при всех обстоятельствах,— продолжал Масуи,— я никакого интереса к истории проникновения христианства в Японию не питаю и никакого понятия о ней не имею. Так что для меня это не сделка, равноценная приобретению прибыльных акций, и не страсть коллекционера. Я тут ничего не приобретаю, а только даю деньги. Так что с моей стороны это не более как причуда или прихоть.

— Я полагаю,— возразил Сёдзо,— что это самое чистое из всех увлечений. Кроме того, для вас ведь такая сумма — пустяк!

— Суждение решительное, но не убедительное.

Масуи в подобных случаях пользовался своим излюбленным аргументом. Чтобы работала машина, нужно горючее и масло; чтобы общество могло процветать, нужны деньги, а следовательно, люди, имеющие капитал. И как машина превращается в силу, заставляющую приставленного к ней человека действовать соответственно ее требованиям, так и капитал, будучи гигантским механизмом, приведенным в действие, тоже становится самостоятельной движущей силой, и с ним нельзя обращаться небрежно. Иными словами, капиталист не имеет права тратить деньги как ему заблагорассудится. Но он не стал прибегать к этому доводу. И не потому, что ему скоро нужно было уходить и не следовало задерживаться с утренними посетителями. Нет, он просто знал, что этот смиренно сидевший перед ним молодой человек, так похожий на его земляка и друга детства, принадлежал к числу тех людей, которых такой аргументацией не проймешь. Метнув на Сёдзо быстрый взгляд, он спросил, за какой срок он рассчитывает осуществить свой план.

— Это тоже зависит от того, какую ставить перед собой задачу,— ответил Сёдзо.— Для полного завершения всей работы, возможно, не хватит и целой жизни. Но первый этап при достаточном усердии, я полагаю, может быть осуществлен в четыре-пять лет.

— Четыре-пять лет?

— Предположительно. Точно я пока и сам еще не знаю.

— Ладно,— сказал Масуи и в знак согласия кивнул. Он глубже погрузился в кресло, положил ногу на ногу и, казалось, о чем-то задумался.

Названный Сёдзо срок говорил ему о многом. Масуи лучше чем кто-либо другой понимал, какое значение ближайшие пять лет будут иметь для Японии.

Масуи был одним из тех, кто считал, что самое благоразумное— прекратить большую игру экспедиционной армии, по крайней мере севернее Хуанхэ. И он старался убедить в этом те круги, с которыми был связан через своего тестя генерала Камада.— через «папашу», как он его называл. Масуи принадлежал к той группе прожженных, и дальновидных дельцов, которые рассуждали так: нынешняя марка и лира — это все равно что трепанги для людей, пробующих их впервые; неизвестно, может, это и вкусная вещь, а, может, только на любителя. Тому, кто знает вкус доллара и фунта, трудно отбросить свое настороженное отношение к марке и лире, под каким бы соусом они ни преподносились. Во всяком случае самое лучшее—это удовольствоваться пока Северным Китаем, заработать там, сколько можно, а потом подождать, пока удастся договориться с Англией и Америкой. Если же рука, которая сейчас тянется из Маньчжурии к Китаю, вздумает еще вцепиться в нефть на Борнео и малайский каучук, то...

Но вряд ли кто мог бы догадаться о том, какие мысли таятся в голове Масуи, непомерно большой по сравнению с телом, утонувшим в черном кожаном кресле и казавшимся маленьким на фоне массивной мебели.

Сёдзо показалось, что на какое-то мгновение выразительное лицо Масуи, напоминавшее бронзовое изваяние, изменилось, но в чем именно и что это означало — Сёдзо не мог бы сказать. Впрочем, ничего особенного не чувствовалось в словах Масуи, когда он проговорил:

— Тянуть не следует, лучше сделать это побыстрее.

— Ну разумеется!

— Недавно я видел доктора Имуру из Восточной библиотеки, выяснил у него обстановку и просил помочь. Ты, вероятно, знаешь, что эта библиотека существует на средства Фонда. А главный директор Фонда — мой добрый приятель. Так что там можно рассчитывать на полное содействие.

— Я как раз туда сейчас собираюсь.

— Вот и прекрасно,— сказал Масуи и, вытащив из жилетного кармана старинные платиновые часы на цепочке и убедившись, что уже без пятнадцати десять, встал.— Эбата получит от меня указания. Пришли его, пожалуйста, ко мне.

Сёдзо знал, что Эбата находится сейчас в своем кабинете. Попрощавшись, он вышел в дверь, на которую Масуи указал ему кивком.

От особняка Масуи до Восточной библиотеки было всего две трамвайные остановки. Если бы Сёдзо, войдя в кабинет Эбата, не встретил госпожу Мацуко, зачем-то заглянувшую туда, он попал бы в библиотеку значительно раньше, чем Масуи и его секретарь добрались к себе на Маруноути, хотя паккард, разумеется, мчался быстрее трамвая.

На веранде, куда его затащила Мацуко и продержала добрых полчаса, Сёдзо прежде всего с удовольствием затянулся сигаретой; в кабинете у Масуи он почему-то не решался курить. Чашка красного чая и отличные бисквиты были по достоинству оценены Сёдзо, который дома перед уходом выпил лишь стакан молока.

Мацуко безостановочно болтала, но болтовня ее была безобидной, без колкостей и язвительных замечаний, и Сёдзо слушал ее молча. Он невольно обратил внимание на большой рот Мацуко, такой же, как у ее кузена Эбата. Мацуко, между прочим, сообщила, что госпожа Ато перенесла воспаление почечных лоханок. Операция прошла не очень удачно. Для поправления здоровья врачи посоветовали ей переменить климат, и она давно уже лечится на минеральных водах в Сюдзэндзи. Сёдзо вспомнил, что и Тацуэ ему говорила то же самое. Но он тут же забыл об этом. Мечта его начинала сбываться, он был взволнован, и сообщение Мацуко о госпоже Ато тронуло его не больше, чем какая-нибудь заметка в отделе светской хроники.

Всю дорогу до библиотеки он думал только о предстоящей работе.

Сёдзо вошел в подъезд с готической аркой и вручил старику привратнику, сидевшему в будочке, кроме своей визитной карточки, еще две. Рэйдзо Масуи на правах друга главного директора Фонда, на средства которого содержалась библиотека, и Уэмура, как один из учеников доктора, живущий в далекой провинции, оба просили доктора Имуру принять Сёдзо и помочь ему советом и указаниями. Взяв через оконце визитные карточки, старик исчез в глубине своей комнатушки. Спустя несколько минут он снова появился, но уже за массивной стеклянной дверью на площадке каменной лестницы. Толкнув дверь, старик бесшумно, как и подобало в библиотеке, спустился к посетителю и, сутулясь, стал подниматься по лестнице, ведя Сёдзо наверх. Следуя за ним, Сёдзо