Минут двадцать-тридцать у него уходило на просмотр газет, а ровно в восемь он появлялся в столовой, где завтракал с женой. Когда начинались занятия в колледже, Марико тоже садилась с ними за стол. Мацуко и Марико подавались европейские кушанья — тосты, яйца, бекон. Масуи же предпочитал национальные блюда. Он ел суп из мисо, приправленный зеленью, и квашеные соевые бобы, без которых не мог обходиться и которые им присылал специальный поставщик из Мито. Он клал их в круто сваренный рис, густо сдабривал горчицей, с удовольствием вдыхая ее едкий запах, и с аппетитом съедал эти бобы: видимо, они напоминали ему далекое детство, проведенное в бедности,— тогда это блюдо казалось ему восхитительным. Быстро управившись с завтраком, он клал на стол хаси и, не удостоив даже взглядом своих сотрапезниц, которые принимались в это время за фрукты, вставал из-за стола.

Посетители, являвшиеся к нему на дом, ожидали его или в гостиных — их было в доме две,— или, кто был рангом пониже, в приемной, дверь в которую вела прямо из вестибюля. К этому времени приходил и секретарь Эбата, у него тоже был свой кабинет.

Ровно в одиннадцать паккард Масуи подкатывал к подъезду здания на Маруноути. Сопровождаемый секретарем, Масуи поднимался к себе в директорский кабинет и не покидал его до полудня.

Однако этот распорядок, похожий на работу точного механизма, охватывал только первую половину дня. Вторая половина совершенно не регламентировалась. Такой переход от строжайшего режима к хаотическому расходованию времени мог бы показаться даже противоестественным. Но, как у кентавра сочетание человека с конем не кажется ни уродливым, ни странным, так и у Масуи смешение двух распорядков дня не казалось диким. Скорее это выглядело вполне закономерно. Масуи, несмотря на свое высокое положение, не перепоручал важных дел другим. А деятельность его была такая кипучая, что он не мог заранее предрешить время и место действий.

Когда Сёдзо утром явился в особняк Масуи, хозяин уже принимал посетителей. Двое из них подкатили к особняку на своих машинах после прихода Сёдзо, но были приняты раньше его и, переговорив с хозяином, уехали. А ему пришлось сидеть и ждать в приемной. Но это не было пренебрежением к нему, а скорее свидетельствовало о сердечном отношении, ибо, отпустив других посетителей, Масуи мог говорить е ним в более спокойной обстановке. Во всяком случае, Масуи сам распорядился вызвать его наутро к себе, о чем Сёдзо сообщили по телефону, как только он вернулся домой от Тацуэ. Сёдзо не представил вчера никакой записки, и в ящике у Масуи не было документов, касающихся библиотеки; Эбата устно доложил ему о своей встрече а Сёдзо, и шеф решил поговорить с ним сам.

— Привет!

От этого обычного приветствия Масуи на Сёдзо повеяло холодом. Такое же впечатление произвело на него черное кожаное кресло, в которое он сел напротив хозяина.

Получив от господина Эбата надлежащий урок, Сёдзо вечером составил довольно обстоятельную записку с обоснованием просимой суммы и, не дожидаясь, пока ее потребуют, тут же положил бумагу на стол. Собираясь к Масуи, он вложил эти три листа бумаги в портфель, и, когда вышел из дому, настроение у него было такое, как будто он шел узнавать о результате своих вступительных экзаменов в университет. Правда, Сёдзо помнил замечание Тацуэ: если его вызвали сюда, значит, Масуи уже принял положительное решение. И все-таки он волновался.

Пальцами с крепкими и гладкими, словно отполированными, ногтями Масуи быстро перелистал записку, тут же снял очки, которые только что надел, и, сунув их в футляр, сказал:

— Если уж ставить дело, то на солидную ногу.

— Вот и мы так считаем! — подхватил Сёдзо и облегченно вздохнул.

— Однако,— продолжал Масуи тоном, который должен был несколько охладить собеседника,— это вовсе не значит, что я могу расходовать на библиотеку большие средства, и мне хотелось бы, чтобы ты это крепко усвоил. Лишних денег у меня нет.

— В самом деле? —иронически улыбнулся Сёдзо и замолчал.

Он мог себе позволить эту усмешку. Во-первых, вопрос был явно решен. А во-вторых, он не был служащим фирмы Масуи и, следовательно, ему незачем было трепетать перед ним. Кроме того, ему нечего -было сказать в ответ. Разве только повторить то, что он наговорил Масуи еще в Юки, когда приходил с дядей. Или, наконец, высказать ему все те мысли, которые он готов был высказать Марико, провожая ее с кладбища. Но это было бы слишком рискованно. Он не мог себе позволить поставить под угрозу то, за что ухватился обеими руками.

Масуи отлично уловил иронию, но, сверкнув глазами, спокойно заговорил о другом.

— Вчера в разговоре с Эбата ты, кажется, ссылался на «тридцать шесть великих поэтов»?

— Да, но, к счастью, господин Эбата доказал мне мое невежество в вопросах торговли антикварными предметами и поправил меня.

— Но ведь не все же их приобретают как своего рода акции в расчете на повышение курса. Есть и настоящие Любители и ценители старины. Например, старик Инао, который увлекается коллекционированием чайных сервизов. Есть и еще один человек, ты его вряд ли знаешь...

Масуи имел в виду Мунэмити Эдзима, однако не стал говорить об этом чудаке, помешанном на театре Но. Взяв с большого деревянного блюдца чашку с зеленым чаем — когда новому посетителю подавался чай, перед Масуи тоже каждый раз ставили чашку,— он продолжал:

— Подлинное, бескорыстное увлечение чем-нибудь — особая статья. Тут любые расходы оправданы. Но библиотека совсем другое дело. Деньги, которые с меня хотят получить, я должен дать просто так. Вернее, потому, что ты сумел подобрать ко мне ключи,— пошутил Масуи, что бывало с ним крайне редко, и чуть шевельнул крыльями носа — это означало у него улыбку.

На мысль создать библиотеку натолкнул его в свое время старый учитель Ямадзаки. Он пожаловался Масуи на то, что в городе совсем нет культурных учреждений. Случилось это вскоре после его очередной поездки «галопом» по странам Европы, где он наблюдал подобного рода благотворительность. А на этот раз он поддался уговорам молодого Сёдзо, сумевшего сыграть на его привязанности к родному краю — единственная сентиментальность, которую Масуи себе позволял. Ну а потом отступать уже было поздно. Масуи был из тех, кто не любит останавливаться на полпути и действует по поговорке: сел в лодку — плыви! Это, однако, не помешало ему прикинуть в уме: «На содержанку тратят не менее двух тысяч