— Сортировать Звезды? Это удачное сравнение! — И тоном чуткого наставника, привыкшего убеждать своих питомцев, продолжал: — Но, голубчик, ведь посвящает же астроном наблюдению за какой-нибудь звездой целую жизнь! А исследовать одну какую-нибудь тему—это в конце концов то же самое. Вы говорите, что это была ваша мечта ? Но ведь это прекрасная мечта! И ни в коем случае не следует ей изменять. В науке самые серьезные исследования и наиболее крупные открытия, пожалуй, чаще всего начинаются с мечты. И если бы, голубчик, такие молодые люди, как вы, перестали мечтать — это означало бы конец всему. Ибо сколько бы вы ни мечтали, это никогда не будет чересчур.

Но разве раньше Сёдзо не мечтал? Нет, мечтал он всегда — и раньше и теперь. Однако его нынешние мечты слишком уж отличались от прежних, связанных с животрепещущей действительностью, полных размаха и молодого задора. Тем не менее угнетало его не только сознание, что попытка укрыться со своей новой мечтой в уголке этой библиотеки похожа на дезертирство и бегство от прошлого. Еще в большей мере его грызло сомнение и неверие в себя; хватит ли у него настойчивости и упорства довести до конца дело, за которое он берется, или он окажется шатким и беспринципным, снова проявит малодушие и изменит этой своей новой мечте так же, как изменил прежней. И как всегда в минуты тяжелого раздумья, глаза его начали косить, а на лбу обозначилась глубокая складка.

Обсудив некоторые практические вопросы, они спустились по лестнице. Затем доктор провел его в новое крыло здания. Здесь Имура передал служащему, который, дожидаясь его, приводил в порядок книжный шкаф, те книги, что он показывал Сёдзо, и, вытащив из кармана ключи, подошел к сейфу. Открыв его, он достал знаменитую книгу из Амакуса, которой очень гордился, и подал ее Сёдзо. Трудно сказать, что послужило причиной такой любезности со стороны доктора: то ли визитная карточка Уэмуры, рекомендовавшего этого молодого человека, то ли карточка Масуи, близкого друга главного директора Фонда. Но как бы то ни было, а доктор не только показал, но и дал Сёдзо подержать в руках этот уникальный экземпляр. Это было несомненным признаком его внимания к Сёдзо.

По темно-голубому полю золотом и еще пятью красками были изображены павлины, цветы, часовенки и на их фоне — диковинная фигура католического священника, одетого как японский бонза и сидящего по-японски, с веером в руке. Так были разукрашены и обложка, и титульный лист, и форзацы. Книга была действительно роскошно издана, самый вид ее доставлял удовольствие, и Сёдзо было отрадно, что доктор проявил к нему такую благосклонность, но на сердце у него оставался какой-то горький осадок, от которого он никак не мог избавиться, так же как, потирая лоб, никак не мог стереть перерезавшей его поперечной морщины.

— Уф! Ну и досталось мне сегодня! Еле на ногах стою!

Ввалившись в лабораторию Ода, находившуюся в том же квартале, что и Восточная библиотека, Сёдзо плюхнулся на стул.

Очень обрадованный появлением товарища, с которым давно не виделся, простодушный Ода, глядя на его бледное, усталое лицо, пришел к поспешному выводу, что приятель явился к нему прямо с вокзала. „

— Ничего удивительного. От Кюсю почти тысяча двести километров. Да и в вагонах, наверно, полно народу?

— Да ты о чем толкуешь?—удивленно спросил Сёдзо.— Я ведь сейчас из Восточной библиотеки.

— Ах, вот как! Значит, дело, о котором ты мне как-то писал, улажено?

- Да.

— Отлично! Очень, очень рад за тебя!—воскликнул Ода, блеснув глазами с припухшими веками из-за толстых стекол очков, и, словно решив, что только одним этим выражением радости ограничиться нельзя, взял свой стул и, обогнув стол с пробирками, тигельками, колбами, книгами и диаграммами, уселся рядом с Сёдзо.

— Кидзу удрал в Маньчжурию, ты застрял в провинции, а я тут без вас прямо подыхаю от скуки. Это здорово, что ты приехал!

— Ну, пока не очень здорово. Самое трудное еще впереди.

— Да разве не здорово уже одно то, что ты опять в Токио?

— Вот и я себя этим утешаю... Кстати, Ода, тебе не хотелось бы продемонстрировать мне свое искусство варить кофе?— переменил тему Сёдзо.

— О, с удовольствием! Сейчас же будет сделано. Вчера я как раз купил молотого кофе.

Пользуясь электроэнергией, которую в лаборатории можно было расходовать сколько угодно, Ода научился варить такой вкусный кофе в электрическом кофейнике с ситечком, какого ни в одном кафе на Гинзе не подавали. Сёдзо знал об этом из письма Оды, присланного в ответ на послание, которое они с Кидзу отправили ему из Симоносеки. Ода очень гордился своим уменьем варить кофе.

Большой, на пять-шесть стаканов, кофейник, представлявший собой комбинацию стеклянных частей, стоял рядом с электроплиткой и тоже казался предметом лабораторного оборудования в этой похожей на заводской цех комнате с бетонными стенами и полом.

Толстый, неуклюжий Ода в небрежно надетом и вечно перепачканном белом халате варил кофе с знанием дела и управлялся с таким проворством и даже грацией, что просто не верилось. А когда он заявил, что часто готовит себе здесь обед, Сёдзо был окончательно сражен.

— Сегодня у меня тоже кое-что припасено, и мы перекусим с тобой,— сказал Ода и, выдвинув ящик лабораторной стойки, вытащил оттуда хлеб и ветчину.

С не меньшей ловкостью Ода быстро приготовил целую гору бутербродов. Вскоре в стеклянной трубке кофейника поднялся маленький коричневый смерч и комнату наполнил аромат кофе.

— Я бы никогда в жизни этого не сумел,— улыбаясь, сказал Сёдзо.

— Стряпать гораздо легче, чем ставить опыты. Я пригласил Сэттян зайти ко мне и посмотреть, как я тут стряпаю.

— Ты с ней виделся послё того, как уехал Кидзу?

— Да. Наш филиал недалеко от ее больницы. Недавно я ходил туда по делу и заглянул к ней. Сделать несчастной такую чудную женщину, такого прекрасного человека! Никогда я этого Кидзу не прощу! Но если как следует разобраться, виноваты и мы! Мы безучастно наблюдали за его фокусами и позволили ему так по-хамски с ней поступить. Поэтому я готов сделать для нее все, что в моих силах. Лишь бы я только сумел быть чем-нибудь ей полезен!

Сидя с видом гостеприимного хозяина за лабораторной стойкой, превращенной в обеденный стол, Ода, набив полный рот, продолжал говорить. Сёдзо ел и думал: «А ведь ты, приятель, по-настоящему в нее влюблен, хоть и сам