на кухне), едва успевал сделать несколько глотков живительной влаги, бутылочку которой он тайком всегда носил с собой. У него только-только появилось хорошее настроение, а тут на тебе — вставай из-за стола и иди за этим чертовым флагом!

— Хорошо, хорошо! Сейчас сделаем!—кричал он в ответ.

По тону его чувствовалось, что он подвыпил, но домоправителя это не удивляло, так как голоса трезвого Моримото он никогда не слышал.

Моримото забывал не только снимать на ночь флаг, но и вывешивать его по утрам. И тоже трудно было определить — то ли он и впрямь забыл, то ли прикидывается. А когда наступил декабрь и начались первые зимние холода (температура здесь всегда была на три-четыре градуса ниже, чем в центре Токио), на воротах сомэйской усадьбы флаг и вовсе редко вывешивался. Домоправитель пробирал Моримото, но старого слугу это мало тревожило. В конце концов, Хирано только домоправитель, а не хозяин. А хозяина мало беспокоило — это Моримото знал,— висит флаг или нет. Иными словами, хозяин не интересовался теми важными государственными событиями, по поводу которых ежедневно вывешивался флаг. Да и вообще ему, кажется, было безразлично все, что происходит за пределами сомэйской усадьбы, вернее, даже за порогом его комнат. В общем он был из тех хозяев, у которых, как говорится, и псы во дворе не лают.

Но в этот день не только не забыли вывесить флаг на главных воротах, но широко распахнули их черные створки, что случалось крайне редко. Мало того, дорога от ворот до крыльца дома была тщательно выметена. В усадьбу должен был прибыть граф Хидэмити Эдзима, который собирался проститься с братом, ибо уезжал в Китай, и заодно поздравить его с предстоящими проводами старого года. Как и всегда, брат мог принять его только после дневного сна. С утра Хидэмити ездил по делам, связанным с отъездом, и собирался приехать к брату не раньше положенного времени. Но как он ни следил за часами, все же его импортный немецкий мерседес-бенц (типичный образец нацистского вкуса: массивный прямоугольный черный корпус и серебряная звезда на радиаторе) въехал в ворота сомэйской усадьбы на целых десять минут раньше, чем рассчитывал граф.

— Сегодня я весь день путешествовал по городу и ре-шил, не заезжая домой, ехать прямо к вам. Вот немного и не рассчитал,— словно оправдываясь, сказал он встретившей его в вестибюле Томи.

Мунэмити никогда не вставал раньше двух часов, какое бы важное дело ни предстояло ему, и не любил, когда гости сидели в доме и дожидались его. К счастью, он уже проснулся и был в умывальне, так что Томи не пришлось ( идти докладывать ему о посетителе. По гудку въехавшей во двор машины он уже знал, что приехал брат. Тем не менее он не спеша, тщательно вытер лицо, причесал свои поредевшие, но еще без всяких признаков седины волосы и затем внимательно посмотрел на себя в зеркало, обнажив зубы. Лицо его, узкое, тонкое, с непропорционально широким ртом, розовыми деснами и белыми зубами, было сейчас очень похоже на театральную маску, олицетворяющую злых духов и известную под названием «львиный оскал». Несмотря на возраст, все зубы у него были целы и совершенно здоровы. Рассматривая их в зеркало, он лишний раз в том удостоверялся. Это радовало его как залог хорошего здоровья и долголетия, но еще больше —как гарантия безупречной дикции в пении, которая и сейчас была у него не хуже, чем в молодости.

— Когда едешь?—только и сказал Мунэмити в ответ на церемонный поклон брата, который чопорно сидел за столиком лицом к двери и при появлении Мунэмити по-   спешно соскользнул с фиолетового шелкового дзабутона

на пол и застыл перед ним на коленях.

Одет был граф по-японски — в кимоно и новые шаровары.

— Собираюсь послезавтра ночным поездом. Но не знаю, успею ли управиться со всеми делами. Если нет, придется на день-другой отложить.

— Едешь как эмиссар? С каким-нибудь секретным поручением?

— Да нет. Ничего особенного.

Хотя Хидэмити и ответил отрицательно, но, зная, что от брата так просто не отвертишься, он тут же пояснил:

— После того как семнадцатого взят был Нанкин, бои в том направлении пока затихли. Вот я и решил съездить и посмотреть на месте, что там делается. Ведь до сих пор

попасть туда было невозможно. Только и всего! Но, конечно, нашлись люди — каждый со своими просьбами: одному— узнай про это, другому — посмотри то, третьему — переговори с таким-то. Пришлось пообещать.

Речь его была, как снятое молоко. То, что он говорил, не было ложью, но не было и всей правдой. О сути дела он умалчивал. Например, среди «навязанных» ему поручений, о которых он говорил с такой кислой миной, были и сложные, щекотливые предварительные переговоры в связи с разрабатываемой правительством новой политикой «совместной японо-маньчжуро-китайской эксплуатации ресурсов». К этой политике правительство волей-неволей вынуждено было прибегнуть в предвидении затяжной войны, перед лицом которой, собственно, оно уже оказалось. В конечном счете в области экономической речь шла о реорганизации всей системы использования ресурсов в соответствии с военными нуждами, а в области политической —? о создании некоего нового органа, который способствовал бы сглаживанию трений между кабинетом министров и военным командованием. Позондировать почву на месте — такова была тайная миссия, возложенная на Хидэмити Эдзима. Он весьма гордился этим поручением, которое должно было еще больше укрепить его репутацию как виднейшего представителя континентализма 146 в палате пэров, и нельзя сказать, чтобы ни один из его приятелей не слышал от него и намека на эту миссию. Склонность прихвастнуть отнюдь не чужда была графу. Однако он не был расположен вести откровенный разговор с братом и старался крепко держать язык за зубами. Поручение действительно было строго секретным, но не это было главной причиной его уклончивого ответа. Больше всего он боялся, что брат по своему обыкновению сунет ему в руки карандаш и скажет: «Остерегайся посторонних ушей. Пиши!» Во избежание этого он и решил прибегнуть к дымовой завесе. Но Мунэмити тоже привык к его трюкам и никогда не давал себя провести. Он редко когда пытался у него что-либо выведать, но при желании умел добиться своей цели. Переменив тему, он искусным обходным маневром подбирался к сути дела, постепенно прижимал брата к стенке, и тот невольно проговаривался.

Хидэмити знал эту его тактику.

Когда Гоми принесла черный лакированный поднос с тончайшими фарфоровыми чашками, наполненными чаем, Мунэмити, беря свою чашку, как