Шрифт:
Закладка:
— Хорошо, что ты мне все это высказала. И я благодарен тебе. Нет никого, кто бы так тревожился за меня, как ты. А основания для-- этого есть. Я и сам сознаю, что становлюсь все хуже и хуже и все больше увязаю в грязи...
Он умолк, чувствуя, что лицо его запылало от стыда.
Он уже признался, что у него была какая-то связь с госпожой Ато. Но ведь это еще не все. Признаться теперь в том, в чем он признался дяде? Нет, это было бы чересчур! Уж очень стыдно! Получалась довольно странная вещь: то, что он не скрыл от нее, он не смог открыть дяде, а то, что он открыл дяде, он не может рассказать ей. Это вызвало еще большее смятение в его душе и, опустив голову, он угрюмо замолчал.
— Когда вы так сокрушаетесь, это вам помогает?
Тацуэ умышленно продолжала говорить суровым тоном, но ее взгляд стал значительно мягче.
— Что-то вы вдруг пригорюнились. Поневоле задумаешься, искренний вы человек или просто хитрите,— улыбнулась Тацуэ и, не дожидаясь ответа, неожиданно спросила:— А чем кончились переговоры насчет библиотеки?
— Пока ничего определенного. По нашим предварительным подсчетам понадобится сто тысяч иен. Ну а господин Эбата заявил: «Вы что, шутите?» В общем дела неважные!
— Не понимаю, разве Боксер свои деньги дает? Последнее время, я вижу, этот тип начинает все больше корчить из себя зятя!
— Мне безразлично, кого он из себя корчит. Лишь бы вопрос был положительно решен. Для этого я сюда и приехал. Идея собрать в библиотеке литературу по истории христианства принадлежит мне. Но сейчас ею увлеклись все сотрудники, начиная со старика директора. И если бы наш план провалился, это было бы ударом для всех,— сказал Сёдзо и взял кофейник, чтобы налить себе еще чашку.
— Может быть, подогреть?—спросила Тацуэ, пододвигая сахарницу, и, продолжая разговор, сказала: — Ну, этого ни в коем случае не должно , быть. Масуи не такой человек. Уж если он на что-нибудь решился, то скаредничать не станет. А поскольку он вас сюда вызвал, значит, заранее все обдумал и на попятную не пойдет. Он человек точный — слов на ветер не бросает. Но я не понимаю, зачем вам понадобился Боксер? Почему вы не поехали прямо домой к Масуи? Тогда бы все сразу и выяснилось.
— Не мог же я так запросто явиться,— ответил Сёдзо.
Мысленно он увидел красную кирпичную стену с зигзагообразной пожарной лестницей, напомнившей ему о том, что отношения между людьми преломляются в зависимости от времени и места, в чем он сегодня утром лишний раз убедился. Но говорить об этом с Тацуэ ему не хотелось.
Он решил, что пора уходить, и снова попросил узнать номер телефона доктора Имуры. Через несколько минут горничная Хацу, которой это было поручено, с расторопностью прислуги, вымуштрованной на Усигомэ, доложила, что сегодня доктор в библиотеке.
— Вот не повезло! — воскликнула Тацуэ.
— Ну что же, придется завтра днем опять приехать,— ответил Сёдзо.
— В таком случае приходите ко мне ужинать! Раз уж я буду знать заранее, что вы придете, постараюсь дело исправить: угощение будет не таким скудным, как сегодня. Приготовим по вашему заказу. Я бы вас оставила и сегодня ужинать, но на вечер мы приглашены к моему свекру. А завтра у нас вечер свободный. Ведь вы и с Кунихико давно не виделись.
Второй раз она сегодня заговаривает о муже,— отметил Сёдзо и вспомнил старинную поговорку: «Пока несчастливая жена может говорить о муже, она еще не совсем несчастна».
— Пожалуйста, передай привет от меня господину Инао. А насчет завтрашнего вечера твердо не обещаю.
— Это потому, что я на вас сегодня так обрушилась?
— Да нет. Мне кажется, я хорошо сделал, что сегодня у тебя побывал. У меня теперь легче на сердце.
— Так ли?
Глаза ее стали опять разными, а взгляд пристальным и печальным.
— Больше не надо попадаться ей в сети,— глухим голосом проговорила она.
— Не беспокойся,— решительно ответил Сёдзо, прямо смотря ей в глаза, из которых один, широко открытый, как бы говорил, что он ему верит, а другой, прищуренный, сомневался.
— Правда, ее сейчас нет в Токио,— добавила она. Сёдзо, будто не расслышав, вышел из комнаты.
Распорядок дня Рэйдзо Масуи тоже был довольно своеобразным, хоть и не в такой степени, как у чудака Мунэмити Эдзима. Он спал в своем рабочем кабинете и поднимался зимой в четыре, а летом в три часа утра.
Часы со светящимся циферблатом, стоявшие на массивном, таком же широком, как кровать, письменном столе, придвинутом к окну, струили таинственный голубоватый свет. Секунда в секунду в установленное время, словно разбуженный мигающими цифрами, Масуи быстро вскакивал с постели, включал свет и электрическую печь и в пижаме (зимой он набрасывал на себя ватное кимоно) усаживался в вертящееся кресло за письменный стол. Надев очки в черепаховой оправе, которыми пользовался только для чтения, он сразу придвигал к себе два ящика, стоящие рядом на столе. Они были похожи на те, которые стоят на столе у каждого начальника в правительственном учреждении с бумагами: «исполнено» — в одном и «на исполнение» в другом. У Масуи в одном ящике были деловые бумаги, требовавшие его подписи, в другом — письма. Г олова после сна у него была свежая, и меньше чем за час он успевал разделаться со всеми бумагами. Правда, на письма он редко сам писал ответы, но все бумаги были подобраны в строго определенном порядке, к ним приложена соответствующая документация, он моментально схватывал суть дела. Этим он обязан был расторопности своего секретаря, совсем не вязавшейся с его наружностью увальня. Эбата еще накануне, завершая свой рабочий день, тщательно подготовлял бумаги для шефа. Недаром Масуи так высоко ценил деловые качества Эбата, хотя не все в нем ему нравилось.
Покончив с работой в пять утра, он снова ложился и спал до семи или в спальне жены, или в своем рабочем кабинете, свободно раскинувшись на кровати. Просыпался он освеженный, бодрый, в приподнятом настроении и как бы встречал второе утро — удовольствие, которого другие люди не знали. Эта привычка выработалась у него еще с того времени, когда он был бедным студентом и
