стоял грузовик, и какие-то люди грузили в него трупы, в большинстве просто кости, прикрытые синевато-зеленоватой кожей. На некоторых была одежда, некоторые в белье, кое-кто в пальто и все еще с противогазом на плече (эти, видимо, упали на улице). Много тел валялось под лестницей. Илья смотрел, дрожа от холода, собирался уже уходить, но тут они подняли еще один труп, завернутый в белую простыню и лежащий на детских санках. Илья подбежал, чтобы рассмотреть поближе. Да, на уголке простыни были бабушкины инициалы: «Е.Ф.» Теперь они остались вдвоем – Илья и его мама.

Однажды приехала машина, чтобы забрать семью в военный госпиталь. Машину прислал дядя Ильи, он понятия не имел, что брат уже умер.

Мать Ильи так ослабела, что не могла встать. Она только смотрела на людей, стоявших около Ильи, потом сказала: «Я скоро поправлюсь. Тогда я к вам приду».

Но Илья понять не мог, почему ее глаза наполнились слезами.

«Я плачу, – шептала она, – потому что мы на месяц расстанемся. Но не больше, только на месяц».

Чужой человек взял Илью за руку. Мать дала маленькую медную икону, которая когда-то спасла дедушку от турецкой пули в битве на Шипке. «Возьми на счастье, – сказала она. – Скоро мы будем вместе».

В Ленинграде теперь люди жили без радио, без света, согреваясь лишь собственным дыханием. Как писала Зинаида Шишова о матери и ее умирающем ребенке:

Жильцов осталось трое – я да ты,

Да ветер, дувший из темноты…

Нет, впрочем, ошибаюсь, их четыре.

Четвертый, вынесенный на балкон,

Неделю ожидает похорон[176].

Настоящие похороны были редки. Александр Крон не мог забыть, как хоронили отца Гриши Мирошниченко. Где-то нашли гроб и маленький автобус. Крону и еще двум корреспондентам Балтийского флота, Анатолию Тарасенкову и Василию Смирнову, пришлось нести гроб с 5-го этажа, но тело оказалось таким легким, что, несмотря на всю их слабость, нести было совсем не тяжело. Вдова пожелала, чтобы мужа ее похоронили на Охтинском кладбище. Они поехали мимо Смольного, через мост и добрались до кладбища по невероятно перерытой дороге. В лицо бил резкий ветер, они встретили длинную процессию – люди медленно тащили на кладбище детские санки с трупами. Десятки трупов, завернутых в коврики, занавески, полотенца. Могильщики требовали хлеб в уплату за свои услуги, но их уговорили взять 250 рублей. Потом оказалось, что яма слишком мала, час упорного труда потребовался, чтобы ее увеличить. Нашли где-то маленькую елочку, поставили на могилу. Крест вдова не хотела ставить, взамен у изголовья установили ручку от лопаты. Домой вернулись полузамерзшие, немного протопили помещение, используя взамен топлива кое-какие старые газеты, и выпили немножко самодельного вина «типа портвейн».

Все меньше и меньше было людей, бравших на себя заботу похоронить своих умерших. Не было ни средств, ни сил. А если все-таки удавалось дотащить покойника на кладбище и вернуться домой, после этого обычно сваливались и уже больше не вставали. Все чаще и чаще поступали так: переносили тело из более теплой комнаты в холодную и там оставляли на полу. Понемногу дома в Ленинграде наполнялись трупами. Люди перестали запирать двери: слишком много требовалось энергии, чтобы встать, если кто-нибудь постучит. Можно было войти почти в любой дом, в любую квартиру, пройти по ледяным комнатам и увидеть мертвых – на полу, на кроватях, на стульях вокруг печки, где огонь давно угас.

Иногда уцелевшие выносили трупы на улицу и оставляли в надежде, что кто-нибудь похоронит. Но эти трупы не всегда хоронили, одинокие прохожие лишь слегка приподнимали шапки и шли мимо. Однажды Николай Чуковский шел с Васильевского острова на Петроградскую сторону, а затем назад. Когда шел в одну сторону, покойников было 6, на обратном пути их стало 7.

Учреждение, где он работал, находилось в большом здании на Васильевском острове. Кто-то выбросил из окна верхнего этажа труп молодой женщины, он свалился на снег возле прохода под аркой, ведущего к входу в учреждение. Выйдя во двор, Чуковский и другие старательно проложили новую тропинку, огибавшую труп, распростертый на снегу. Через четыре дня труп исчез, Чуковский решил, что его, видимо, подобрал проезжавший мимо патруль. И он, и другие сотрудники перестали боязливо обходить это место, а шли теперь прямо. Миновали недели, зима потихоньку превратилась в весну. Однажды в теплый солнечный день Чуковский, проходя под аркой, заметил, что стекает ручейками грязный снег, и, к ужасу своему, увидел, что из-под льда протянулась женская рука. Никто, значит, мертвую не увозил, ее просто засыпал снег. И всю зиму Чуковский и другие редакторы ходили взад и вперед по замороженному трупу.

Через несколько дней после наступления Нового года Вера Инбер впервые решилась войти в приемное отделение. Зашла в душевые. На носилках лежал труп мужчины, совершенно голый. Настоящий скелет, было трудно поверить, что когда-то в нем теплилась жизнь. Глаза открыты, на лице растительность, появляющаяся посмертно, резко выступающий нос. А в следующей комнате еще носилки с трупами мужчин и женщин. И в других комнатах, и в коридорах, на скамьях, носилках, просто на полу сидели и лежали живые трупы, это были пациенты в предсмертном состоянии. Час за часом они неподвижно сидели или лежали. За ними ухаживали две санитарки, также больше походившие на покойников, чем на живых людей. Пациентов не лечили, просто кормили микроскопическими дозами. Болезнь у всех была одна – голод.

Прошло несколько ночей, и загорелось патологоанатомическое отделение. Перед этим туда в лабораторию доставили много наполовину обгоревших трупов с завода, где был пожар. На трупах оставались хлопчатобумажные ватники, в которых еще тлели искры. Никто этого не заметил, а через несколько часов из искр возникло пламя, прожгло вату и перешло на сухое дерево, собранное здесь для гробов.

Пожарная команда больницы пыталась вытащить мертвецов из огня. Воды не было, пробовали гасить огонь снегом, но не удалось. Едва сгорело патологоанатомическое отделение, как еще более сильный пожар вспыхнул на другом берегу Карповки. Огонь распространился на цистерну с бензином, пламя взметнулось выше больничной трубы.

Всеволод Вишневский, выйдя из госпиталя 4 января, снова ходил по Литейному проспекту, мимо замерзшей Невы, мимо Адмиралтейской иглы, Зимнего дворца, Эрмитажа, белых просторов Марсова поля. Он спешил кратко записать свои впечатления. Холод, тишина, снежные заносы, полумрак, дети тащат на санках трупы родителей, а родители везут на санках своих мертвых детей. Апраксинский дворец с выбитыми окнами. Пассаж, все еще открытый, в нем продавались вологодские кружева, деревянные детские игрушки, патефонные пластинки, шелковые