Шрифт:
Закладка:
«Вывезти какого-нибудь покойника на кладбище, – писал Лукницкий, – дело настолько тяжелое, что оно поглощает последние остатки сил у людей уцелевших; живые, выполняя свой долг перед покойниками, сами оказываются на грани гибели».
Лукницкий, как и все авторы ленинградских дневников, говорит о царившей в городе тишине. Было тихо, как в могиле. Машин почти не видно – лишь хилые люди медленно тащили детские санки. Но не всех умерших клали в гроб, многих просто заворачивали в простыню, а когда привозили на кладбище, то копать могилу было некому и некому было помолиться за покойника. Тело просто бросали. А нередко те, кто тащил санки, падали рядом с трупом и умирали сами – ни звука, ни стона, ни крика.
За больницей Эрисмана, у ворот, рядом с патологоанатомическим отделением, Вера Инбер видела ужасную картину. Здесь на берегу Карповки росла гора трупов, каждый день 8–9 трупов добавлялось к этой горе. Снег падал и укрывал их. А затем сверху сваливали новые трупы, завернутые в коврики, портьеры, простыни. Однажды она увидела маленький труп, видимо детский, упакованный в оберточную бумагу, обвязанный обыкновенной веревкой. Иногда из-под снега вылезала рука или нога, удивительно живая среди блеска снежного савана.
Вера Инбер понятия не имела, как с этим быть. Патологоанатомическое отделение забито трупами. Ни грузовиков, ни сил, чтобы вывезти их на кладбище. В таких условиях регистрировать смерть невозможно. Все, что можно сделать, – пересчитывать трупы и сообщать цифры в ЗАГС.
Наибольшее количество трупов находилось в приемной. Многие приносили своих умерших в больницу. Многие входили неверными шагами в приемную и здесь умирали. На кладбищах взрывали динамитом длинные рвы для массовых погребений. Индивидуальную могилу почти невозможно было получить. Кладбищенские рабочие закапывали трупы только за хлеб – самый дорогой ленинградский товар.
Страшная ленинградская зима, самая холодная за долгие годы: в декабре средняя температура составляла 9° выше нуля по Фаренгейту, в январе – 4° ниже нуля. Земля затвердела, как железо, у ослабевших ленинградцев не было сил рыть могилы. Большинство трупов оставалось на поверхности земли, снег и лед постепенно их укрывали.
Некоторых опускали в общие могилы – в сущности, это были длинные рвы, которые готовили саперы, взрывая землю динамитом, – на Волковском кладбище, на Большой Охте, на Серафимовском, Богословском, Пискаревском, «Жертв 9 января» и Татарском кладбищах. Закапывали на открытых площадях на острове Голодай, в поселке Веселом, на Глиноземном заводе. Зимой 1941/42 года было вырыто 662 братские могилы, их общая длина – 20 километров.
«Ясно помню эту картину, – писал затем Е.И. Красновицкий, директор завода «Вулкан». – Лютый мороз, трупы замерзают. Их поднимают на грузовики, они звенят, как металлические. Когда я впервые пришел на кладбище, у меня волосы встали дыбом: горы трупов, люди, сами еле живые, кидают их в ров, и на лицах полное безразличие».
Из Куйбышевского, Дзержинского, Красногвардейского и Выборгского районов мертвых везли на Пискаревское кладбище. Туда направили паровые экскаваторы особого строительного управления № 5. Когда прибыли на Пискаревское кладбище, проехав 30 километров, машинисты экскаваторов с трудом поверили собственным глазам. Они начали копать ров, стараясь не глядеть на груду тел.
Вернувшись поздно ночью с Ладожского озера, Всеволод Кочетов увидел экскаваторы за работой. Он подумал, что они строят новые укрепления, но шофер пояснил:
«Они роют могилы – видите, трупы».
Кочетов посмотрел внимательней на смутные очертания предметов, которые принял за штабеля дров, и понял, что это горы трупов. Часть их была завернута в одеяла, платки, простыни, другие завернуты не были.
«Их здесь тысячи, – сказал шофер. – Я мимо езжу каждый день, и каждый день копают новый ров».
Несмотря на это, многие трупы остались непогребенными или лежали в отрытых рвах.
Ленинградец писал в январе 1942 года о своих впечатлениях:
«Чем ближе я подъезжал к входу на Пискаревское кладбище, тем больше лежало тел по обе стороны дороги. Я уже выехал из города, видел небольшие одноэтажные домики, сады, деревья и затем необычную бесформенную массу. Я подошел ближе. По обе стороны дороги лежали такие горы мертвых тел, что две машины там не могли разойтись. Машина могла идти лишь по одной стороне и не могла повернуть. Через узкий проход между трупами, которые валялись в большом беспорядке, мы выехали к кладбищу».
Ленинградские власти ничего почти не могли сделать и тем не менее 7 января предписали соблюдение «строжайших санитарных норм» под угрозой «революционного трибунала» – иными словами, расстрела. Не стоит и говорить, что угрожать было бесполезно.
«Никогда еще в мировой истории, – сказано в официальной истории ленинградской блокады, – не было такой страшной трагедии, как смерть людей от голода в блокадном Ленинграде».
На улицах ежедневно появлялись все новые гробы с покойниками или пустые, их везли, раскачивая, на санках, один мимоходом стукнул Веру Инбер по ноге. Обычно санки тащили две женщины, они впрягались, закрепив на плечах веревки, – не потому, что труп тяжелый, а потому, что были слишком слабы.
Однажды Вера Инбер увидела труп на санях, женский труп. Не в гробу, а в саване, причем те, кто покойницу снаряжал, старательно заполнили саван стружками, чтобы придать груди более нормальный вид. Чувствовался навык профессионала, и Вера Инбер содрогнулась. Вероятно, ведь кому-то заплатили, быть может, хлебом, чтобы подготовить несчастный труп – зачем?
А в другой раз она увидела сдвоенные санки, на одних – гроб, поверх которого аккуратно были уложены лом и лопата, на других – вязанка дров. На одних смерть, на других жизнь.
В ту зиму в Ленинграде чего только не возили на детских санках. Новенький комод тащила умирающая от голода женщина, чтобы расколоть его на дрова; две женщины тащили третью, беременную, – в больницу, рожать, она была худая, желтая, с лицом скелета; две другие женщины везли на детских саночках мужчину, его ноги волочились по земле, они все повторяли: «Осторожней! Осторожней!»
В воскресенье на пути от ворот больницы Эрисмана до площади Льва Толстого Вера Инбер встретила 8 санок, больших и маленьких, на всех лежали трупы, завернутые в разного рода подобия саванов.
Изменился даже запах города. Прежде пахло бензином, табаком, лошадьми, собаками или кошками. Это был здоровый запах исчезнувшей жизни. А теперь пахло лишь снегом и влажным камнем. Замерзшие белые подъезды и лестницы. Да еще – на улицах – неприятный, резкий запах скипидара. Значит, мимо
